Зина берет меня за руку, и мы ошалело, перепрыгивая через пять ступенек, несемся вниз. Мне весело. Зина останавливается. «Ленка, сбегай к Г. А.». Я поднимаюсь. Стучу. «Кто там?» Я молчу. «Кто там?» — «Георгий Александрович. Это Лена». Он открывает дверь. «Георгий Александрович, тетя Зина приглашает вас поехать в кемпинг. Машина ждет». — «Что, я поеду в таком виде? Я переоденусь, вы подождете. Хорошо?» Я бегу вниз. Согласился. Мы ловим машину — в кемпинг никто не хочет ехать. «Лена, ты подожди Георгия Александровича, а я пойду на стоянку». — «Нет, ни за что. — Выходит Г.А. — Мы пойдем втроем». — «Да». Идем к стоянке. Долго ждем такси. Наконец садимся. Г. А. впереди, мы сзади. Время от времени мы с Зиной понимающе переглядываемся и смеемся. Машина несется по гладкому шоссе. Мне легко и весело. Мне ничего больше на свете не надо. Красный светофор гипнотизирует водителя. Две маленькие собачки лижут друг друга. Они очень противные. Меня почему-то душит смех. «Собачки смешные», — оправдываюсь я. Магазин в кемпинге закрыт. Мы едем обратно. Выходим около театра. Г. А. идет в зал. Зина берет меня за руку. За кулисами много народа. Мама видит нас с Зиной. Мама очень пьяна. Она подходит ко мне и, протягивая руки, патетически кричит: «Лена, не унижайся, иди домой!» «Тетя Зина», — шепчу я. Зина говорит: «Дина, тебя зовут, иди». «Тетя Зина, приходите к нам вечером, у нас есть горилка и свежие грибы. Приходите с Сережей». — «Хорошо. Обещаем. Да». — «Тогда я пойду жарить грибы». — «Подожди, пошли посмотрим спектакль». Мы смотрим, потом идем к выходу, к Зине подходят две тетки. Они благодарят ее, дарят цветы. Зина дает мне часы Сережи. Он на сцене. «Только не разбей. Сережа нас обеих убьет». — «Хорошо». Часы большие, желтый тугой ремешок. Я смотрю на стрелки, цифры. Сережа смотрел на них, я ухожу подальше, где меня никто не видит, долго смотрю на часы, а потом, потом я медленно целую желтый кожаный ремешок.

После спектакля все садятся в театральный автобус. Сережа с гитарой. Рядом со мной Люся Макарова. Автобус трогается. Шипучая городская ночь прыгает за окнами. Сережа поет «Виновата ли я». Люся подпевает, напротив сидит Вовка. Он идиотски улыбается. Я тоже, но потом перестаю. На руке Сережи часы с желтым кожаным ремешком.

Около гостиницы Вовка и Толька останавливают меня. «Давай поговорим». — «Давайте». Мы долго разговариваем о разных пустяках. Мимо проходит Таня Доронина. В руках у нее гладиолусы. Она дарит их нам. Мальчишкам по одному, мне два. Толька протягивает мне свой, Вовка, поколебавшись, тоже. Какой-то парень кричит Вовке: «Малыш, у тебя спина белая!» Вовка молчит. Толька улыбается, он доволен.

Я сижу в кресле, читаю. Если он не придет, все будет кончено. Стук в дверь. Входит Сережа с бутылкой вина. «А где все?» — «Зина и Лида сейчас придут». — «А где мама?» — «Мама жарит грибы». Он смеется: «Мама жарит грибы, я зайду за Зиной». Он уходит. Наконец все собираются. Наливаем по первой. «Леночка, за премьеру», — говорит Сережа. Выпиваем по второй, по третьей. «Лене хватит», — говорит мама. Зина контрабандой наливает мне еще. «А я до четырнадцати лет не пил, — говорит Сережа. — Однажды у нас были гости. Папа говорит, Сережа, выпей с нами. Я вышел в другую комнату, снял галстук и выпил. Отец посмотрел и говорит: Вот теперь я вижу, что он не сопьется. С тех пор я спокойно пью. Может быть, Леночке еще налить?» — «Нет, хватит». Ленка дрожит, она жадно смотрит на Сережу, на его профиль, он замечает, я опускаю глаза. Зина с Лидой собираются уходить. Я подхожу к ним: «Не уходите». — Я боюсь, что Сережа уйдет с ними. «Не уходите, я вас очень прошу». — «Нет, Леночка, наступают минуты, когда мы чувствуем, что перестаем быть желанными. Тогда мы уходим». Они уходят. Сережа остается. Он долго говорит о книгах, о театре. Потом читаем идиотскую статью о нем. Газета называется «Комсомолка». «Комсомольский маразм», — говорит Сережа. В статье его называют пышночубым. Сережа поворачивается ко мне. А пышночубый-то нахал. Сереже надо домой. У Сережи национальные глаза. Сережа встает, я смотрю на него. «До свидания, Леночка», — говорит он, с юмором смотрит на меня, пожимает мою руку. Он прощается с мамой. Я думаю, посмотрит на меня или нет. Нет, он уходит. Сказка кончилась, все кончилось.

Сегодня мы уезжаем. Я поздно встаю. Иду в ресторан. Толька подсаживается ко мне за столик. Говорит гадости про Кирку.

— Ты знаешь, он даже сказал мне, кто тебе нравится.

— Кто? — медленно спрашиваю я.

— Ты же знаешь.

— Сколько ему лет?

— Двадцать шесть.

— Как его зовут?

— Сергей.

— Это тебе Кирка сказал?

— Да.

Мы молчим.

— Знаешь, Лен, я очень уважаю Сережу. Я хочу стать таким, как он.

— Не станешь.

— Почему?

— Сережа обаятельный, талантливый, умный.

— Обаяние можно развить, актерскому мастерству научиться.

В ресторан вбегает Вовка. Он почти кричит: «Идем, автобус ждет!» Мне становится тяжело. Как будто кто-то наступил на сердце. Я сажусь в автобус. Толька рядом. Я смотрю на улицы, на людей, все это я вижу в последний раз. Мне хочется плакать. Я ругаю себя сентиментальной дурочкой и плачу. Плачу оттого, что долго теперь не увижу театра, артистов, Сережу. Какой ты счастливый, Толька. Он улыбается. Мы садимся в поезд. «До свидания, Лена», говорит Толька. Он пожимает мне руку, Вовка тоже прощается со мной. Они уходят. Я выбегаю на перрон, может, они вернутся. У меня теперь ничего не осталось. Единственный друг Толька. Мы едем на юг, в Коктебель, там Люся Макарова с Киркой и Роза. Кирка — подлец. Поезд трогается. Я реву как белуга. Сижу на мусорном ящике и реву. В одиннадцать часов вечера Зина, Сережа поедут в Пицунду и Толька с ними в одном вагоне.

Поезд останавливается. Мы выходим из вагона. Чемоданы стоят на южной горячей земле. Жирный, одесского типа носильщик отвозит вещи к такси. В Коктебель никто не хочет ехать. Какой-то дядька согласился довезти до вокзала. Я мрачно, но цепко смотрю в окно. У самого вокзала я заметила машину с надписью «Ленфильм». Мама бежит к машине. Я стою у каменной стены, увешанная с ног до головы авоськами, и плачу. Мама подъезжает на зеленой машине. Шофер, худой и нервный, запихивает чемоданы в багажник. Затем они едут за директором картины. «Только вы ему не говорите, что заплатите мне. Он у нас злой», — предупреждает шофер. Шофер все время в экстазе, но немного успокаивается, когда директор садится в машину. Директор довольно любезен. Выезжаем из Симферополя, машина несется по гладкой серой дороге. «Сколько километров?» — спрашиваю я. «Девяносто четыре». Я открываю окно. Я думаю, что не выдержу девяносто четыре, меня иногда тошнило даже в автобусе. Однажды в Киеве взяли покататься — в результате обратно я шла пешком. Какая я была счастливая там, в Киеве. За окном горы, странные волнующие краски. Я устала. Мне одиноко в этом мире с горами и огромным небом. Директора высаживают в Феодосии. В городе пахнет морем, темно. Мы едем в Коктебель. Недалеко от Коктебеля останавливаются, ловят съемочный грузовик, там может быть Роза. Я выхожу из машины. Ленка, ты в степи, сволочь, в степи. Ты слышишь, как пахнут травы, ты слышишь, как падают звезды, собака. Становится веселее. Где-то далеко огонек грузовика. Грузовик подъезжает ближе. Останавливается. Выскакивает Роза. Целует маму, меня. Все вместе едем в Коктебель. Люси с Киркой в доме отдыха «Голубой залив» нет. Идем их искать в дом отдыха писателей. Мы нарываемся на Лешу. Идем обратно в «Голубой залив». Я широко расставляю руки. Воздух стекает по ладоням. Ленка, ты сейчас полетишь. Звезда упала. Люся и Кирка уже дома. Люся очень обрадовалась нам. «Здесь скука, у нас путевка на двадцать четыре дня, но я не выдержу, продам раньше». Кирка выжидающе смотрит на меня, удивляется, что не выражаю особой радости от встречи с ним. Мы оба сидим молча. Я зла на Кирку и на весь мир. Жить мы будем в Феодосии. Роза предложила нам переночевать у нее. Около ее дома все время танцы. На столе стоит миниатюрная бутылка водки. Я почтительно смотрю на нее и ложусь спать.

Утро. Мы идем к морю. На самом берегу стоит ларек с квасом. Мы выпиваем по кружке. Квас из изюма. Я оборачиваюсь и смотрю на море. Ничего не происходит, море постепенно вливается в мои глаза необходимым предметом обихода и становится привычным как земля. Мы садимся на пароходик и качаемся по направлению к Золотому пляжу. На Золотом пляже крупный золотой песок, зеленое грязное море и тысячи чистых отдыхающих. Я заплываю далеко. Мне скучно. Я впервые в городе, где так мало знакомых. Все время тупо ныряю на выглаженное в складку песочное дно. На берегу сидит скучающая мама. «Как здесь хорошо. Не уезжала бы отсюда». — «Скучно. Ты не уезжай, а я уеду». Мы идем обратно. Вдруг кто-то окликает маму. Она оборачивается. Знакомые. Симпатичный маленького роста критик, его жена и девочка, моя ровесница — ее зовут Галя. Мы с Галей чинно сидим рядом и поедаем фрукты. Потом идем купаться. Она не умеет плавать. Держится робко и страшно рада заведению подруги. Вместе со знакомыми мы наконец садимся в пароходик. Качаемся по направлению к берегу. Синие гладкие полосы моря под неподвижными, мертвыми кораблями. Пароходик подходит к борту корабля. Огромный старик в рыбацких сапогах прыгает в катер. Он молчаливый, грузный, просоленный. Он расталкивает пассажиров.

— Лена, отчего ты такая молчаливая?

— Голова болит, и скучно здесь.

— Да. Давай дружить.

— Давай.

— Лена, знаешь, я в Киеве живу.

— А мама с папой?

— В Ленинграде. Я с бабушкой. Ты никому не говори — это не настоящий папа. Настоящий развелся.

— А ты какого любишь?

— Который развелся. Он был сильный боксер и поэт. А ты сейчас из Киева?

— Да.

— Ты с театром была?

— Да.