Джеймс почувствовал, что она на него смотрит. Его холодные зеленые глаза встретились с ее широко распахнутыми голубыми.

— Чем ты собираешься заниматься? — произнесла Лесли, вспомнив, о чем хотела спросить, перед тем как они замолчали. — В какой университет поступишь?

— В какой? — переспросил он. По его тону чувствовалось, что для начала ей следовало бы выяснить, намерен ли он вообще учиться дальше. — Наверное, в Вашингтонский. Отметки у меня подходящие. Если война не кончится, буду учиться там. Не имею ни малейшего желания идти в армию. У меня брат во Вьетнаме.

— Ой, я не знала.

— Не слишком приятное место.

— Да уж! А если не попадешь в университет?

— Может, вернусь на лесозаготовки. Со временем стану мастером. У меня здорово получается. Я вообще умный, — иронически добавил он.

— Ты собираешься быть мастером до конца своих дней? — ахнула Лесли, запоздало поймав себя на мысли, что именно за это Джеймс и не любит ее друзей — для них ценность человека измеряется его жизненными успехами.

— На свете есть занятия и похуже, — отрезал Джеймс. — А ты куда собираешься?

— В Радклифф, если поступлю.

— Поступишь.

— Не знаю. Там такой конкурс... Я никак не могу решиться. А решать надо — прием заявлений кончается через две недели.

— И кем ты хочешь быть, когда окончишь? Профессором английской филологии?

Лесли подняла глаза. Она еще никому этого не говорила, даже матери. Идея только начала выкристаллизовываться, хотя уроки физики и химии всегда казались ей интереснее языка, истории и искусствоведения. Вот уже два года она работала добровольным помощником в местной больнице, и ей это очень нравилось.

— Врачом, — негромко призналась она.

— Из тебя получится хороший врач, — уверенно изрек Джеймс.

— Спасибо, — с облегчением выдохнула девочка, радуясь, что он не только не поднял ее на смех, но даже одобрил. — Надеюсь, так оно и будет.

Лесли надеялась, что после совместной прогулки у них с Джеймсом установятся новые, более тесные отношения. Но проходили дни, недели, а ничего не менялось — во всяком случае, внешне. Она ощущала лишь внутреннюю перемену. Каждый день девочка летела в школу как на крыльях, предвкушая, что увидит там того, кто завладел всеми ее помыслами, надеясь, что он посмотрит на нее или произнесет фразу, скрытый смысл которой будет понятен только ей.

Она не могла забыть восхитительного ощущения, которое охватило ее, когда они ехали на мотоцикле и она прижималась к его спине. При виде Джеймса она всегда это вспоминала, и ей стоило больших усилий удержаться от просьбы о новой прогулке. Она хотела снова обвить его руками, почувствовать исходящую от него силу.

Временами она со страхом думала о том, что будет, если выдержка ей откажет. Что, если она действительно пригласит Джеймса на свидание? Нет, это исключено. И все же не думать об этом она не могла.

В эту осень они занимались в одной классной комнате.

Обычно Джеймс садился на пять рядов позади Лесли, чуть сбоку. Иногда она ухитрялась так скосить глаза, что видела его. Как правило, во время урока он смотрел в окно или равнодушно листал учебник.

Как-то в ноябре Джеймс весь урок что-то сосредоточенно писал на листке бумаги. Он ни разу не остановился, не поднял головы. Лесли видела, что он очень торопится, порой хмурится, что-то стирает и снова пишет. Теперь ей стало понятно происхождение его хороших отметок. Считалось, что он совсем не занимается. Нет, он занимался — короткими, энергичными рывками, полностью сосредоточившись, вот как сейчас.

Через некоторое время ей стало стыдно за свое подглядывание. Сам Джеймс, правда, этого не замечал, зато заметили некоторые ее подружки и удивленно подняли брови. Вдохновленная его прилежанием, Лесли взялась за перевод с французского, от результата которого зависела полугодовая отметка.

Когда прозвучал звонок, во всем классе трудились только они двое. Остальные ученики уже несколько минут назад предусмотрительно сложили тетради и учебники, чтобы не тратить короткую переменку на ерунду.

Лесли дописывала последнюю фразу, когда у ее парты возник Джеймс.

— Вот, — сказал он. — Это тебе.

И, протянув ей папку, быстро вышел из класса.

Лесли так изумилась, что не успела ничего сказать. Дрожащими пальцами она развязала тесемки.

Оказывается, Джеймс не писал сочинение по готорновской «Алой букве», не решал уравнение из высшей математики — он рисовал картину. Для нее.

На рисунке была изображена лужайка — та самая, которую он показал ей во время прогулки. Каждая деталь была воспроизведена с виртуозной точностью: стройные сосны, высокая росистая трава, поваленное дерево и три оленя, испуганно застывшие на краю поляны, величественные, настоящие королевские. Джеймс нарисовал все это карандашом, с соблюдением пропорций и мельчайшей нюансировкой светотени. Как ни странно, черно-белая картинка передавала и теплоту осеннего солнца, и изысканную красоту животных, и великолепие устремившихся ввысь сосен.