Затем мы приступили к совместной репетиции. Андрей Павлович поставил нам две сцены, причем Кузнецовой он подсказывал всевозможные детали, а мне только указывал «места» и в двух-трех фразах подсказал другие интонации. Не вообще, а потому, что они не подготовляли той интонации, которая должна была звучать в репликах Таис—Кузнецовой. К моим фразам, на которые Таис словесных реплик непосредственно не подавала, они оба были довольно равнодушны, будучи заняты мимикой и жестами Таис. Как никогда до того, я себя почувствовал пешкой для эгоцентризма гастролера.

Приехав в Гельсингфорс, мы явились в театр минут за пятнадцать до начала репетиции, назначенной на двенадцать часов. И тут мы получили своеобразный урок аккуратности.

При появлении в зале дирижера Георга Шнеефогта мы подошли к барьеру оркестра и вступили с ним в беседу. Минуты за три до двенадцати концертмейстер первых скрипок поднял свой смычок высоко в воздух. В мгновение ока прекратилась настройка инструментов, были потушены папиросы, спрятаны газеты, смолк говор. Еще минута, и концертмейстер встал и сказал: «Маэстро».

Шнеефогт, дружески и мирно с нами беседовавший, оборвал себя на полуслове, перекинул ногу через барьер, взял в руки палочку, и оркестр стал играть. Мы с Кузнецовой бросились в коридор, стали тыкаться в незнакомые

<Стр. 300>

двери и, наконец, минуты через три попали на сцену. Оркестр успел отыграть две или три страницы, и мы не без труда подхватили свои реплики. Когда мы по окончании репетиции спросили Шнеефогта, почему он нас вовремя не послал на сцену, он довольно надменно ответил:

— Русские артисты привыкли к нянькам. Мы не так богаты, и наши артисты сами знают, когда надо бросать приятную беседу.

Спектакль ознаменовался для меня трагикомическим эпизодом.

Отрывки из «Таис», которые мы исполняли с Кузнецовой, составляли окрошку. Сцены были смонтированы специально для поездок, в которых, кроме Таис и Атанаила, других персонажей не было.

Надо отдать справедливость Кузнецовой: на приятных стихах либреттиста Луи Галле (отрывки шли по-французски) она воздвигала целое драматическое представление, вопреки кисло-сладкой музыке Массне. Фразу: «Повтори, что я красива и что красота моя никогда не увянет» — она произносила каждый раз с новыми интонациями и с большой выразительностью. В словах: «Безжалостный голос, зачем ты твердишь, что я состарюсь»— было столько искреннего страха, что зритель преисполнялся к грешнице всяческим сочувствием.

Так как уничтожение статуэтки Эроса дает повод для эффектной сцены, Кузнецова, ссылаясь на разрешение Массне, отняла у меня эту эффектную сцену и проводила ее сама, изменив кое-какие слова.

Распинаясь перед Атанаилом о своем желании служить ему, Кузнецова—Таис вдруг вскакивает на тахту и со статуэткой в руках повисает надо мной — Атанаилом. Как и полагается в театре, статуэтка при любом эффекте должна пролететь мимо партнера, упасть на пол и разбиться вдребезги. Кузнецова во всех подводящих фразах набирала такой накал, такую ярость, что в ее голосе появлялся как бы призвук исступленного хрипа. Глаза ее расширялись, взгляд так свирепел, что мне это казалось уже не реалистической и даже не натуралистической акцией актрисы, а чем-то совсем ненормальным... В голове моей мелькает мысль: уж не разъехались ли мы с оркестром? Озираюсь на дирижера, но Шнеефогт сияет своим обычным спокойствием и, покачивая головой

<Стр. 301>

в такт, как всегда, упивается мелодией ведущих инструментов. Поворачиваюсь к Кузнецовой, и — о ужас! это не она, это не актриса, а разъяренная львица... И совсем не так мы накануне срепетировали сцену! Боже, она сошла с ума! У нее в глазах огонь! У меня в памяти возникает известный в театральном мире случай, когда знаменитая Барбо так испугалась в третьем акте «Отелло» своего еще более знаменитого партнера Тамберлика, что бросилась от него в кулису и, поскользнувшись, основательно расшиблась. «Безумный» взгляд Кузнецовой действует устрашающе, и я бессознательно отклоняюсь в сторону. Именно из-за этого правильно нацеленная мимо меня статуэтка попадает мне в плечо... Улыбка молнией прорезает глаза Кузнецовой, но она берет себя в руки, чтобы не рассмеяться, ибо она догадалась об искренности моего испуга, — и дальше все идет нормально.

Грандиозная овация венчает замечательно горячо проведенную ею сцену, и, выходя со мной на поклоны, она шепчет:

«Видите, голубчик, какой молодец Петровский? Это он мне в последнюю минуту посоветовал, а я вас нарочно не предупредила.— И после короткой паузы добавляет: — Вы знаете, ваш искренний испуг мне дороже всех этих оваций».

В этой фразе сказалась искренность артиста.

Репертуар Кузнецовой был большой. Голос ее был типичным лирическим сопрано с уклонами и в драматическую и в колоратурную сторону. Но только уклонами — не больше. А она позволяла себе излишества, пела Кармен, для которой, как говорили, насиловала свой голос. Наибольший успех она имела в своем обычном репертуаре: Татьяне, Маргарите, Тамаре, Виолетте и, наконец, в Таис. Ее попытка петь Февронию в опере Римского-Корсакова «Сказание о невидимом граде Китеже и деве Февронии», как известно, потерпела крах: не вышел образ ни вокально, ни сценически.

Кузнецова приобрела большое имя не только в России, но и за границей — в Париже, в Лондоне. Ее не только ждали иной раз месяцами для объявления той или иной премьеры, но Массне для нее написал свою «Клеопатру». Именно это ее положение и вело к большому греху—к репертуарной неразборчивости. Не забудем, что период расцвета ее творчества совпал с максимальным

<Стр. 302>

развитием Декаданса. Дитя своего бремени, она предпочитала пропагандировать бесцветные, аморфные оперы Массне — «Таис», «Клеопатру» и другие, вместо того чтобы требовать для своих гастролей, в тех случаях когда постановки сооружались специально для нее, «Царскую невесту», «Евгения Онегина», «Отелло» и другие шедевры. Способная на успешное преодоление самых трудных произведений мировой оперной литературы, она искала внешних эффектов. Ни в роли Марфы, ни в роли Татьяны, ни даже Маргариты оголением или, наоборот, сногсшибательными туалетами и позами ради поз бравировать негде, и в своих гастролях она эти партии исполняла, но не на них строила свой успех.