Не успеваю я с ними поздороваться, как в передней раздается резкий звонок, кто-то входит, и слышится просительный голос Шаляпина: «Витя, да дай же сказать». Затем хлопнула дверь кабинета, и, заглянув в щелочку из детской, я вижу, как Коломийцов в шубе, в шапке и в ботах ходит быстрыми шагами по комнате, а на пороге, ломая шапку, стоит Шаляпин.

— Ну Витя, — говорит он — мы уже помирились. Попадет в газеты, и опять пойдут меня мазать дегтем. Хочешь, позвони Исаю, он подтвердит, что нисколько не обиделся. Ну уж больно он мне все настроение испортил, уж больно хорошо ты «Монте-Пинчио» сделал.

Наступает пауза. Шаляпин стоит как вкопанный, а Коломийцов снимает котиковую шапку, вытирает пот, потом выбрасывает боты в коридор, бросает шубу на диван. В комнату тем временем входит Елена Александровна и растерянно смотрит то на одного, то на другого. Наконец Шаляпин не выдерживает и подходит к Елене Александровне.

— Да я у Исая прощения просил, да и у Виктора прошу... Ну сорвалось, что с меня взять! Нрав как был буйный, так и остался... Настроение-то какое хорошее было...

— Да не рассказывай ты про настроение! Было бы письмо на подносе, ничего бы не было. Не заговаривай мне, пожалуйста, зубы, — пробурчал наконец Коломийцов.

<Стр. 457>

— Ну вот, и верить не хочешь. А газеты подхватят...

— Да что ты с газетой пристал, я сплетнями не занимаюсь,— вспылил Коломийцов и ушел в детскую. Вдогонку ему зазвучал веселый шаляпинский голос:

— Ну и спасибо. А ты, Витя, отходчивый. Дай тебе бог здоровья! Елена Александровна, успокойте его, похлопочите за меня, по гроб жизни обяжете.

И Шаляпин ушел. Виктор Павлович наконец успокоился и рассказал нам о происшествии, которое так взволновало и его и Шаляпина.

Шаляпин собирался включить в программу своих концертов несколько романсов Грига и попросил Коломийцова, с которым он был очень дружен, показать ему свои новые переводы. Они оба были в благодушнейшем настроении, восхищаясь прекрасной музыкой «Монте-Пинчио», когда вошел Дворищин и передал Шаляпину какое-то письмо. Шаляпин побагровел и, зажав в кулаке ладонь Дворищина с письмом, ткнул Дворищина в грудь.

«Ты что, не знаешь, что письма на подносе подают?»— рявкнул Шаляпин и бросил письмо на стол.

«Как ты себе позволяешь так оскорблять человека, да еще в моем присутствии?» — возмутился Коломийцов, схватил в охапку ноты и шапку, не обращая внимания на нее уговоры Шаляпина, наскоро оделся и выскочил на улицу. Чтобы не приехать домой взволнованным, он взял извозчика и отправился в художественный магазин Дациаро, где задержался, выбирая какие-то репродукции. В это время Шаляпин успел помириться с Дворищиным, который, как и многие другие, безропотно сносил от него обиды, и приехал к Коломийцову на квартиру за несколько минут до возвращения последнего домой.

Через несколько дней Собинов помирил Коломийцова с Шаляпиным, но Дворищин при их дальнейших встречах больше не показывался.

В описанной обстановке мне с Шаляпиным познакомиться не удалось. Знакомства с ним мне пришлось ждать без малого еще три года.

О Вячеславе Гавриловиче Каратыгине говорить «в мемуарном порядке» труднее, чем о ком бы то ни было другом. Большой знаток математики и других точных наук, .штор трудов по ботанике, в течение десяти лет химик на пироксилиновом заводе, глубокий аналитик, признающий только генетический подход к изучению явлений, специалист

<Стр. 458>

по акустике и философ-гуманист, он с четырех лет играет на рояле, в шесть начинает сочинять стихи и музыку и с течением времени превращается если не в самого крупного музыковеда своего времени, то в одного из самых крупных.

В наши дни мы склонны винить Каратыгина в том, что он с 1908 года заведовал музыкальным отделом кадетской газеты «Речь» и поместил в ней наибольшее количество своих статей. Но, право же, в ту пору многие журналисты не связывали работу музыкального рецензента с линией того органа печати, в котором он работал, за исключением, разумеется, крайних политических органов печати. Газеты подбирали специалистов по признаку их квалификации, специалисты шли в газеты в зависимости от предлагавшихся им условий. Как современник и друг А. Р. Кугеля, В. П. Коломийцова и В. Г. Каратыгина, я утверждаю, что в любой день Каратыгин и Коломийцов могли бы обменяться редакциями, и лучшим доказательством этого является то, что, заведуя музыкальным отделом кадетской «Речи», Каратыгин одновременно сотрудничал в «Театре и искусстве», которым руководил редактор-издатель самого либерального органа печати «День» А. Р. Кугель и где музыкальным отделом заведовал член РСДРП Черномордиков.

Диапазон музыкальной, критической, педагогической, лекционной и общественной деятельности Вячеслава Гавриловича был беспределен, особенно после Великой Октябрьской революции. Сотрудник почти всех специально музыкальных изданий, он помещал статьи в общехудожественных («Алконост», «Аполлон», «Золотое руно» и т. д.), в «толстых» журналах («Русская мысль», «Северные записки»), в «Ежегоднике императорских театров» до революции, в пореволюционной «Жизни искусства» и т. д., без конца и края. Человек отзывчивый на все хорошее и беспредельно любознательный, он участвовал во всех многочисленных обществах и кружках, организовывал «Вечера современной музыки», «Кружок друзей камерной музыки», сочинял музыку к драматическим спектаклям, выступал по вопросам теории музыки, эстетики, преподавания музыки в школе и т. д., буквально не щадя себя. Всегда ясный, прозорливый ум помог ему первому разгадать огромный талант С. С. Прокофьева, в то время, когда от опусов начинающего студента консерватории все