<Стр. 459>

буквально шарахались. Каратыгин сразу разглядел, что сквозь демонстрацию необузданных сил юного Прокофьева прорывается своеобразный пленительный талант, сквозь ультрачеканную игру как бы механизированных пальцев просвечивает вдохновенное реалистическое искусство.

Большим грехом Каратыгина было его увлечение импрессионизмом и попытки искать его чуть ли не во всех гениальных произведениях русской классики. Но это особая тема, которой не следует касаться мимоходом.

Конечно, не все написанное этим выдающимся музыкантом, педагогом и общественным деятелем представляет для нас сейчас интерес, но большое количество его мыслей и высказываний, безусловно, не потеряло научного интереса и теперь.

В годы моей театральной деятельности мы с В. Г. Каратыгиным встречались не часто и только в официальной, так сказать, обстановке: на обсуждениях каких-нибудь новых явлений искусства, на каких-нибудь чествованиях деятелей искусств и т. д. После Октябрьской революции, когда я с марта 1917 года по 1926 год участвовал в качестве члена правления Облрабиса в общественной работе, а в 1921/22 году состоял редактором «Вестника театра и искусств», мы с Вячеславом Гавриловичем подружились. И тут я неоднократно имел случай убедиться в том, что, с виду холодный резонер, Каратыгин обладал увлекающимся сердцем. Сидишь, бывало, с ним на концерте, и он либо не замечает, либо сознательно пропускает мимо ушей отдельные дефекты исполнения, если оно в целом талант-диво. Назавтра же, работая над рецензией, он умеет орать в руки скальпель анатома и, забыв вчерашнее увлечение, беспощадно отмечает все, что ему по зрелому размышлению кажется неприемлемым.

* * *

В. Г. Вальтером, В. Г. Каратыгиным и В. П. Коломийцовым я ограничиваю воспоминания о встречах с критиками первой четверти века, так как считаю их наиболее влиятельными и компетентными рецензентами, живо откликавшимися почти на все заметные события музыкальной жизни того периода, в частности жизни музыкально-театральной.

<Стр. 460>

Глава X. ФЕДОР ШАЛЯПИН

1

В начале 1916 года Федор Иванович Шаляпин подписал договор с антрепренером оперного театра в Народном доме на Петроградской стороне А. Р. Аксариным на регулярные выступления — в среднем предположительно до семи раз в месяц.

В Народном доме Шаляпин помимо своего обычного репертуара спел Филиппа в «Дон Карлосе» и Тонио в «Паяцах» — партии, ни разу не петые им на Мариинской сцене, а также партию Еремки во «Вражьей силе», временно выпавшую из его репертуара.

В этот период Шаляпин в сотрудничестве с А. М. Горьким написал свою автобиографию, которая затем была опубликована в журнале «Летопись» (январь 1917 г.) и издавалась в 1926 и 1955 годах отдельно.

Певец-актер неведомого до него во всей истории музыкальной культуры масштаба — масштаба и до сих пор непревзойденного, — Шаляпин был еще, кроме того, живописцем, скульптором и, как мы видим, литератором.

Шаляпин был настолько разносторонне одарен от природы всякими и всяческими талантами в области искусства, что, не будь у него певческого голоса, он бы все равно выплыл из засасывавшей его в молодости тины: не став певцом, он стал бы художником кисти или резца, а то, может быть, и пера. Но гением Шаляпин мог стать только в качестве певца.

<Стр. 461>

2

С осени 1916 года я перешел из Театра музыкальной драмы в Народный дом. Только что познакомившись с Шаляпиным, я в начале сезона его побаивался. Между тем держался он с артистами довольно просто и нередко зазывал к себе в уборную. Благоговея перед ним, я первым никогда не входил. Бессменно выступая в роли Рангони, когда он пел Бориса Годунова, я являлся в театр задолго до начала спектакля, одевался, гримировался и, совершенно готовый, занимал место в первой кулисе.

Первые два раза Шаляпин этого как будто не заметил, но на третий он, будучи не в духе и опасаясь, вероятно, отвлекающих впечатлений перед сценой галлюцинаций, повернулся к окну терема и довольно громко сказал в кулису:

— Уберите иезуита!

Разумеется, меня мгновенно «убрали». Однако я упросил Аксарина, который в ожидании разноса уже не отходил от кулис, объяснить Шаляпину в антракте, что я — бессменный Рангони и могу видеть его только из кулисы.— А он вас боготворит, — прибавил Аксарин, что совершенно соответствовало действительности.

Шаляпин посмотрел в мою сторону — я стоял неподалеку — и милостиво кивнул головой. Я подошел, чтобы поблагодарить его.

— А вы что же, живете в Питере и никогда меня в Борисе не видели?—спросил он, не протягивая мне руки.

— Напротив, — сказал я, — я вас видел не меньше двадцати раз! Но я хочу вас видеть всегда, коль скоро это позволяют обстоятельства.

— Так, пожалуйста... Собственно, появление иезуита...

К нему подошли по делу, он отвернулся от нас и направился в уборную. Мы с Аксариным пошли за ним. У порога он остановился, повернулся к нам лицом и закончил свою мысль: