В книге своих воспоминаний Александр де Рибас возвращается к одесским полякам, рассказывая о первой ёлке в Одессе в начале XIX века. Она была привезена из Умани как подарок графа Потоцкого молодой Нарышкиной. Конечно, состоялся бал. Особенно блестяще было представлено на вечере Нарышкиной высшее польское общество. Граф и графиня Ржевусские, Потоцкие, Собаньские, Пржздецкие, Бржозовские. Роскошные наряды, прически Леонарда, пудра и бриллианты…

Из воспоминаний К.П. Зеленецкой: «В Одессе… Пушкин… вместе с польскими помещиками, которые, как сказывали нам, умели приласкать его к себе, хотя, по словам людей, в то время близких к нему, он не любил польского языка…»

Факт заинтересованности поляков знаменитым российским поэтом не мог не стать известным де Витту, который, как мы уже знаем, специализировался прежде всего на тайных польских делах. Но зачем мог понадобиться польским заговорщикам Пушкин? Видимо, для того, чтобы, внушив ему идеи польской независимости, иметь через поэта воздействие на просвещенную общественность России в преддверии готовящегося восстания. В этом нет ничего удивительного, подобное практиковалось всегда и везде. Что касается Пушкина, то склонить его на свою сторону полякам не удалось. Польского языка и, следовательно, польских националистических идей поэт не принял. Очевидно, что для генерала-разведчика история с попыткой поляков склонить на свою сторону видного деятеля российской культуры даром не прошла. Пройдет совсем немного времени, и он, в свою очередь, организует поистине гениальную операцию по привлечению к работе на Россию самых выдающихся деятелей культуры Европы…

Но как развивались события в Одессе дальше? Хорошо известно, что Воронцов вскоре от кого-то узнал о близких отношениях Пушкина со своей женой. Почти сразу же после этого поэт был выслан из Одессы в далекое Михайловское.

Вот весьма многозначительное воспоминание Ф.Ф. Вигеля о том, как правитель канцелярии генерал-губернатора Козначеев пытался замолвить слово о Пушкине: «Воронцов побледнел, губы его задрожали, и он сказал мне: “Если вы хотите, чтобы мы остались в прежних приятельских отношениях, не упоминайте мне об этом мерзавце”, — а через пять минут прибавил: “а также о его достойном друге Раевском”. Во всём этом было так много злого и низкого, что оно само собой не могло родиться в голове Воронцова…»

Но кто был тот, кто доказательно известил графа о поведении его супруги? История об этом умалчивает. Однако вполне логично предположить, что таковым был не кто иной, как верный друг графа Иван де Витт. Начав наблюдение за Пушкиным, в связи с его польскими знакомствами, он вполне мог случайно обнаружить его тайные встречи с графиней. Заодно был выявлен и параллельный роман графини с генералом Раевским. Это обстоятельство подтверждает тот факт, что отношения Пушкина и Воронцовой не стали достоянием высшего света. Граф предпочел сохранить эту историю в тайне. Пушкин на сей счёт тоже особо не распространялся. А то, что де Витт умел хранить чужие секреты, говорить и вовсе не приходится. Кроме того, как мы уже говорили выше, сводный брат де Витта Станислав Потоцкий был женат на сестре Елизаветы Ксаверьевны Екатерине, а потому и для де Витта вся эта любовная интрига тоже была сугубо семейным делом. История романа Пушкина с Воронцовой стала широко известна лишь много лет спустя.

Итак, первое личное пересечение судеб де Витта и Пушкина произошло в Одессе, но оно было далеко не последним!

В истории пребывания Пушкина в Одессе есть и ещё одна тайна. По некоторым глухим воспоминаниям современников, якобы обидевшийся на Воронцова Пушкин в июне — июле 1824 года вынашивал план побега из Одессы в Константинополь. При этом он хотел прибегнуть к услугам некого корсара Морали, который был весьма тёмной личностью и мог иметь отношение к турецкой разведке. Отставной капитан-лейтенант, бывший таможенник, а затем чиновник Южной армии по делам контрразведки (т. е. фактический подчиненный де Витта) Степан Достанич в письме от 24 марта 1822 из Одессы на имя начальника штаба армии генерала Киселева писал: «На арапа по фамилии Морали имеют подозрение, что он извещает в Константинополь об некоторых делах, происходящих в Одессе, но ежели угодно Вашему Превосходительству мне позволить открывать подобных людей подозрительных, я употреблю себя на это, с тем только, чтоб о сем известить графа Ланжерона, чтоб он мне содействовал, но не обнаруживал моё занятие и тогда я могу иметь успех».

Пушкиноведы считают, что мечты о бегстве нашли своё отражение в первой главе «Евгения Онегина»:

Тема бегства сквозит и в другом пушкинском произведении — стихотворении «К морю», написанном именно в летние месяцы 1824 года:

Считается, что к этой мальчишеской затее сочувственно относилась не только верный друг поэта В.Ф. Вяземская (жена поэта П.А. Вяземского), но и супруга графа Воронцова. Из письма московского почт-директора А.Я. Булгакова своему брату К.Я.Булгакову: «Вяземская хотела способствовать его (Пушкина. — В.Ш.) бегству, искала для него денег, старалась устроить ему посадку на корабль. Но Воронцов успел предупредить исполнение намерения поэта». Сам М.С. Воронцов тогда же писал самому А.Я. Булгакову так: «…Мы считаем, по меньшей мере, неприличным, её (В.Ф. Вяземской. — В.Ш.) затеи поддерживать попытки бегства этим сумасшедшим и шалопаем Пушкиным…»

Вне сомнений, что разработкой и слежением за «отставным корсаром» занимался и де Витт, а это значит, что Пушкин мог попасть в поле его внимания и с этой стороны.

Одновременно с этим развивался и скандальный роман Пушкина с графиней Елизаветой Воронцовой. Разумеется, что слишком импульсивные и публичные действия поэта вызвали законное неудовольствие супруга графини.

К этому времени Александр I одобряет проект письма Нессельроде к Воронцову о высылке Пушкина из Одессы. А затем в Одессу приходит и высочайшее повеление «находящегося в ведомстве государственной Коллегии иностранных дел коллежского секретаря Пушкина уволить вовсе от службы».