— Потрясающе! Вот об этом я и говорил! Я знал, я чувствовал, что это должно случиться!

— О чем вы? — спросил почтальон Семыгин, озадаченный энтузиазмом директора Клуба.

— Новый человек! — вещал Барабанов, уже не столько друзьям, сколько воображаемой аудитории. — Апофеоз развития социалистической идеи!

— Я думал, что развитие социалистической идеи — это коммунизм, — заметил Аркадий Юрьевич.

— Конечно, дорогой мой друг! Но прежде, чем коммунизм победит во всем мире, необходим новый человек! Человек, избавленный от мусора прошло, чистый в помыслах и непоколебимый в идее, твердый, как сталь! И этот человек, наконец, родился! Товарищи, друзья мои дорогие, разве вы не понимаете, что это прорыв! Я уже вижу светлый горизонт великого будущего!

По окончании этой тирады, Барабанов схватил стакан с портвейном и с жадностью пересекшего пустыню верблюда выхлебал вожделенную жидкость до последней капли.

— Я, Кондрат Олегович, знаете ли, не думал, что светлое будущее необходимо ковать руками нового человека, — задумчиво признался доктор Чех. — Полагал, мы своими силами справимся.

— Дорогой мой друг, всенепременно только руками нового человека! — радостно заверил его директор Клуба.

— Кстати, это вполне здраво, — заметил почтальон Семыгин. — Своими руками у нас пока что не очень получалось. Вернее, не получалось вовсе.

Друзья Аркадия Юрьевича притихли и с опаской покосились на почтальона.

— Ваши диссидентские настроения, голубчик, рано или поздно доведут вас до лиха, — тихо произнес доктор Чех.

— Аркадий Юрьевич, и в самом деле, ересь говорите, — поддержал доктора Барабанов.

— Не опасней ереси, которая вокруг творится, — тут же парировал почтальон Семыгин, и вернул тему в интересующее его русло. — А вот скажите, дорогой мой Кондрат, для кого ваш новый человек построит свое светлое будущее?

— Конечно для всего советского народа!

— Сильно сомневаюсь. Потому что так не бывает, — Аркадий Юрьевич сделал паузу, дав возможность доктору Чеху согласиться, а Барабанову — напротив, усомниться в услышанном. Продолжил, — он его построит для себя, и для ему подобных, то есть, не для нас с вами. Точно также, как наши деды-коммунисты вершили революцию для рабочих и крестьян, а не для банкиров, промышленников и купцов.

От этих слов Антон Павлович, вспомнив о своих купеческих корнях, поежился.

— Чтобы построить кардинально новое, необходимо полностью разрушить уже существующее — это закон истории, — закончил свою речь почтальон Семыгин, но Барабанов его уже не слышал. Минуту назад он встал и теперь ходил вокруг стола, размахивал руками и затуманенным взором смотрел куда-то вдаль, должно быть, в светлое коммунистическое будущее.

— Только вдумайтесь! — возвестил Барабанов, как только Аркадий Юрьевич умолк. — Новый человек рождается уже с основными умениями и навыками, образование можно будет свести к идеологической подготовке! Научный прогресс станет явлением повседневным, ни одна страна не сможет быть нам конкурентом! Мы покорим самые недоступные уголки Земли, Луну, другие планеты, вселенную! Мы повернем орбиту Земли вспять!..

— Зачем? — не понял Аркадий Юрьевич. – Зачем это поворачивать орбиту Земли вспять?!

— Да какая разница!..

— Он убьет нас, — вдруг тихо, но очень отчетливо произнес доктор Чех.

Фраза настолько не вязалась с линий разговора, что даже Барабанов обратил на нее внимание. Директор Клуба медленно опустился на стул, также тихо спросил:

— Кто?

— Ваш новый человек. Или наш двухлетний мальчик по имени Никодим. Вы, голубчик, за маревом своих творческих фантазий не расслышали, что я вам о нем рассказывал. Мальчику два года, а его боятся все — и взрослые, и дети, даже животные. Он говорит человеку, что тот завтра умрет, и на следующий день человек умирает. Понимаете? Ему два года, а он видит человека насквозь, ему невозможно соврать, он не приемлет даже безобидной лжи. Если Никодим ваш новый человек, то Аркадий Юрьевич прав — в его будущем нам места нет. В его будущем нет места вообще ничему из того, что нас окружает, что нам известно и привычно.

Пауза длилась целую минуту, затем почтальон Семыгин осторожно спросил:

— Но вы же врач, этому же должно быть научное объяснение.

— Должно, голубчик, но его нет. Есть у меня мысль, что эта особая разновидность мутации, но чтобы проверить эту гипотезу, или напротив — опровергнуть ее, необходимо много времени, наблюдений, опытов…

— Друзья, вы сгущаете краски, — беззаботно произнес Барабанов, успев к этому времени стряхнуть налет тревоги, вызванный словами доктора Чеха.