— Смерть видно, она ставит отметины. Ты слеп, как и все остальные.

Затем мальчик подобрал свой скарб и покинул кабинет, а Антон Павлович еще долго сидел в одиночестве и размышлял, что же, черт возьми, это должно значить?..

В то время у доктора Чеха и без Староверцевых дел было по уши. Помимо аварий на заводе с горожанами начали случаться медицинские казусы иного характера. Так, однажды к Антону Павловичу пришел пациент, чьи руки до локтей покрывали жуткие язвы. На вопрос доктора Чеха что случилось, больной поведал, что язвы появились после того, как он угодил голыми руками в крапиву, при этом боль была такая, словно он засунул их в кипяток. Второй пациент показал Антону Павловичу разодранные ноги. Борозды были не глубокие, но шли рядами и напоминали следы от когтей какого-нибудь мелкого млекопитающего, может быть крысы, или даже мыши. К тому же, раны не заживали, что указывало на инфекцию, распространителем которой грызуны вполне могли являться. Но, по заверениям пациента, животные никакого отношения к ранам не имели, а виновником оказался репейник, который с легкостью разорвал ткань штанов и порезал кожу.

Доктор Чех насторожился и, выбрав незагруженный выходной, решил провести экспедицию с целью обнаружения вредоносных растений. Почтальон Семыгин согласился быть Антону Павловичу спутником.

Зловредные представители флоры не таились, и были найдены сразу же за чертой города. Аккуратно упаковав экземпляры, друзья отправились домой к Антону Павловичу, где все уже было подготовлено для экспериментов. Пока Алевтина Аркадьевна готовила мужчинам ужин, доктор Чех провел ряд опытов, и выявил, что яд крапивы стал в десять раз сильнее, к тому же его стало во столько же раз больше, из-за чего цвет листьев из зеленого трансформировался почти в черный, а колючки репейника содержали столько железа, что больше походили на стальные иглы, к тому же на остриях тех шипов доктор Чех обнаружил споры какого-то лишайника, что, по всей видимости, и вызывало заражение. Открытия встревожили друзей и за ужином они их обсудили.

— Может быть, неизвестные ранее виды? — предположил почтальон Семыгин.

— Трудно сказать, я же не биолог… — задумчиво ответил доктор Чех, и вдруг вспомнил стенды с гербариями и насекомыми, виденные им в комнате Никодима. — Но я, кажется, знаю одного специалиста. Вы помните, я рассказывал вам про мальчика, который считает свой возраст в днях?

— Конечно же помню. Тот, который смерть предсказывает. Никодим, так?

— Именно. Так вот я недавно его навестил и обнаружил, что мальчик увлекся биологией и зоологией. И, знаете ли, глядя на проделанную им работу, трудно назвать это увлечением, скорее научным изысканием. Под каждым экземпляром стоял номер, дата и время. Не удивлюсь, если выяснится, что он ведет журналы лабораторных исследований, вот и микроскоп пришлось ему… подарить… Сами же экспонаты разбиты по видам… Черт возьми, вот именно!

Антон Павлович выронил вилку и несколько секунд сидел неподвижно, пораженный собственным открытием. Почтальон Семыгин с нетерпением ждал продолжения, но боялся помешать мысли Антона Павловича вопросом, потому молчал. Затем доктор Чех заглянул в глаза другу, произнес:

— Аркадий Юрьевич, на одном из стендов как раз и был ряд листьев крапивы.

— И… что?

— А то, голубчик, что пометка о первом экземпляре содержала дату 1964-го года, а последняя сделана пару недель назад. Первый лист еще зеленый, последний, сами понимаете, практически черный.

— Невероятно! — выдохнул Аркадий Юрьевич. — Мальчик!.. Никодим отслеживает изменения в растениях?!

— Дорогой мой Аркадий Юрьевич, не просто изменения в растениях, но мутации флоры и фауны. Лес становится все агрессивнее по отношению к человеку, и Никодим подозревал это еще четыре года назад, поэтому и занялся своими исследованиями, я полагаю.

— Шестилетний мальчик!.. Антон Павлович, честно слово, это звучит, как фантастика.

— Ах, Аркадий Юрьевич, фантастика, это то, что процент мутаций новорожденных в нашем городе катастрофический, и с каждым годом растет. Только за последние пять лет у меня родилось четверо слепых, два глухих, двенадцать с недоразвитыми или атрофированными органами, семь олигафренов, я уже не говорю про случаи с шестью пальцами, хвостами, шерстью, или, наоборот – с полным отсутствием волосяного покрова. А сколько мертворожденных! Да и сам Никодим — всем мутациям мутация… Что ж удивительного в том, что лес меняется, приспосабливается к той гадости, которую завод на него выбрасывает, когда мы сами мутируем и уже даже не особенно по этому поводу беспокоимся.

— Наш друг Барабанов возразил бы. Сказал бы, что ради великого светлого будущего стоит пойти на жертвы, — почтальон Семыгин грустно улыбнулся. — Да только нас на самом деле никто не спрашивает, нужно ли нам это светлое будущее, тем более ценой здоровья наших детей. Раз партия сказала, то все остальные мнения не верны, и хуже того — провокационны.

— Вы, голубчик, когда-нибудь договоритесь до лесоповала, — заметил Антон Павлович, понизив голос. — Мне Полищук по большому секрету рассказывал, что в наш военкомат скоро командируют «специалиста по работе с кадрами». Так что смотрите, ушей в городе полно.

— Антон Павлович, вы же ученый, — продолжил почтальон Семыгин, проигнорировав предупреждение доктора, — вот скажите мне, чего ждать дальше?

На это доктор Чех опустил глаза и тяжело вздохнул.

— А я вам скажу, Антон Павлович, — продолжил Аркадий Юрьевич, следя за реакцией собеседника, — хоть я и не биолог, а историк, потому что в этой ситуации работает один и тот же закон. Нельзя идти войной на соседа и ждать, что он будет после этого к тебе милостив. Он будет обороняться, будет пытаться уничтожить угрозу. Это закон равновесия — если есть сила действия, должна быть и сила противодействия. Мы годами воюем с природой, возведя в неприкасаемую истину глупейший лозунг о том, что человек ее царь. Пора осознать, что теперь природа начала войну против нас. И что-то мне подсказывает, что это сражение мы уже проиграли.