Шрифт:
Батин сосед, лейкозный, обвислый, белый как мука, ругался:
– … вашу мать! Помирает человек. Имейте уважение – оставьте в покое… Какой смысл?
Пост сдал – пост принял. Перед тем, как разбежаться, курим с братом:
– «Какой смысл?» Что за хрень несёт…
Суслики были… гордились «несением службы» у постели отца, считали, что мы вытащим его… Врачи поддерживали нас в этой наивности – так у них положено…
…Я вернулся в палату. Отец лежал на боку. Вздрагивающий тощий жёлтый зад, выпирающие мослы… Молоденькая сестричка, держа лоток в левой руке, тоненькими пальчиками правой, стараясь не причинить боль, разбирает завалы каловых масс. Отец постанывает, что-то говорит, но уже не стесняется.
Медсестра, обернувшись, кивает мне на выход.
…Освобожденный, в чистой постели, в проветренной палате, отец встретился со мной глазами: иди, сынок, тебе пора. Он ждал маму. Я же, провонявший табачищем и перегаром, со странно бегающим, уклончивым взглядом, не находящий простых слов, сейчас не нужен ему. Отец не мог, не умел сказать: ты нетрезв, выйди отсюда, пока мать не пришла. Он повторил: тебе пора.
Понимал, что мы можем больше не увидеться. Сдерживал слёзы и прощался… Я этого тогда не понял…
Вошел дежурный врач. Послушал отца, пошептался с коллегой.
– Мы переводим его в БИТ*, сердечко частит… Вы - идите...
...В это самое время мама собиралась в госпиталь, на смену мне. Перед выходом присела на отцов диван. И вдруг отчётливо почувствовала, что он больше не вернётся сюда, в свой угол. Никогда.Станет обыденностью жизнь друг без друга. Появится сиротское слово – «вдова». Она ужаснулась этой мысли.
…Мама проживёт вдовой тринадцать лет.
*
Похороны. Снежный март.
Прилетел Омар. Самолёт не сажали: низкая облачность. Сели в Домодедово, позже. Но он успел… Привёз на поминки ящик «Телиани».
…Караул дал первый залп. Мама от неожиданности негромко вскрикнула и, устыдившись испуга, заплакала. Всполошённо каркая, снялись с дерев и тучей закружились над кладбищем вороны.
На поминках дядя Валя бесконечно повторял, смакуя «Телиани»: «…любил, любил жизнь во всех проявлениях…»
А я точно знал, что не во всех.
_______________________________
* БИТ – блок интенсивной терапии
*
Воря. Пороги ниже моста, тропинка к Абрамцево. Римма любит здесь бывать.
Пажа, южный берег. Долина от улицы Овражной. Здесь Римма не любит бывать – на горке моя больница…
*
Пруд на «Ферме», источник. Гефсиманский скит. Галя и Боря Дайн. Мы в гостях у Юрия Николаевича Палагина.
Литератор, краевед. Знает всё о писателях Сергиева Посада, начиная с четырнадцатого века. Человек очень деликатный. Романтик, поёт в хоре…
Изредка звонит. От Юрия Николаевича – одобрение, поддержка.
*
Чижовка. Дедов мотоблок. Денис дорвался до руля. Рад!
*
«Розановка». 2007-й. «Пастернаковское лето». Рассказ «Мария». Первая победа, первые «лавры» на голове.
Следующий год – вместе с Динькой. У него прелестные наблюдения о Чижовке. У нас – по диплому и «пропись» в газете «Вперёд». Во!
*
Лавра. 1999-й год. Мы и братья Чантладзе. Работают оба в Москве. Видимся всё реже: в электричках скинхеды…
На лицах – тени скорого расставания… Сакартвело! Гаумарджос!
*
Это – Варя. Совсем новенькая. Чудо!
Радость и любовь Кати, Миши, Диньки. Любовь наша. Я часто смотрю на это фото. Всё чаще… Сколько намешано! Даже хитрованская усмешка прабабки.
Её, двадцатилетней, фото рядом.
*
Карточка оборвана и обгрызана по краям. На ней – я во младенчестве: пелерина, кружавчики, глаз косит (он и сейчас изредка уходит за горизонт), ухмылка, полная безучастного пренебрежения…
Карточка у нас появилась после разбора маминого архива. Кто-то её рвал, гнул крестом, прожигал какой-то гадостью… Кто?
*
Лысый, в полупоклоне, на лице – признательность. В позе – ущербность нетренированного старика: шестьдесят лет. Юбилей на работе. Шестьдесят человек.
Моложавые, обольстительные соратницы. Торжественные стихи. Цветы, слёзы. Галстук душит… Сердце рвется…
*
Я. Точильщик... Точу столовые ножи, прошу не пугаться. Кроме них, точу слова, словечки, их сочетания. Точу слёзы вдохновения и благодарности. Над написанным. Над старыми фото.