– Работать надо.

– А я работаю!
– огрызнулась она.
– Ты как думал? Платки пишу. Но платят хило...

…Незаметно оказались у Селезнёвских бань. В рюмочной, которая у местных звалась «Голубой Дунай». Шалман, каких много по Марьиной роще.

– Конец маршрута, - оживилась Варвара.
– Ты спрашивал насчёт стихов? Сейчас будут поэты. А я не пишу, как он умер… Может, потом… когда-нибудь.

В дальнем углу заведения, за высоким круглым столом с потрескавшейся мраморной столешницей маялись трое. Ладонь под скулой, скучные глаза искательно взирают на входящих. На столе – набитая окурками пепельница.

– Барбара! Это кто? Не знаем...

– Свои! Садись, Володь.

Она отошла, пошушукалась с буфетчицей. Появилась бутылка водки. Уборщица вытряхнула пепельницу, протёрла стол, извлекла откуда-то стакан: наливай, Варюха.

– Если свой - сначала ему, - распорядился седовласый поэт.

Выпили.

– Давай Тютчева, Серёжа, - попросила его Варвара, - потом свои...

…Возвращались на Цветной поздно.

– Маленькая была, болела… корью, - вспоминала Варвара, - а он сидел у постели, полотенце мокрое держал на лбу… И читал мне… своё любимое… лермонтовское...

По синим волнам океана,

Лишь звёзды блеснут в небесах,

Корабль одинокий несётся,

Несётся на всех парусах…

Она горестно, по-детски, всхлипнула:

Из гроба тогда император,

Очнувшись, является вдруг;

На нём треугольная шляпа

И серый походный сюртук.

Варвара отёрла рукавом шинели слёзы, трубно высморкалась Пирату под ноги – тот от неожиданности дёрнулся в сторону.

– Тебе стыдно со мной...
– сердито обернулась.
– Как никак – водка с портвейном…

Нет, ему не было стыдно. Он поразился другому: это стихотворение было одним из любимых и памятных ему самому.

Путаясь в полах шинели и держась за его руку, Варвара продолжала:

– Боготворила, обожала за одно только это… Это потом уж захапала – из гордыни: что хочу – всё имею! Вот и имею...

***

…Жилось беззаботно и празднично. Бывали в театрах и ресторанах, на выставках и офицерских банкетах. Ездили на курорты, даже в Болгарию.

Варвара быстро вошла в роль молодой светской львицы своего круга. Верховенство закрепляла эпатажем, хулиганскими выходками. За свою «собственность» готова была глаза выцарапать. Могла подойти и ляпнуть во всеуслышанье, как в пивной:

– Слышь, ты! Корова сисястая! Вальсируй со своим пеньком. Ещё раз подойдёшь – нос откушу.

Не гнушалась и мелких пакостей – плеснуть на платье из бокала… Жёны и боевые подруги сослуживцев побаивались её. Вадим Николаевич смеялся: молодая, ревнивая, гарнизонной выучки не получила… За причинённое, впрочем, приносил извинения.

А ей всё было нипочём – как выпьет, совсем голову теряет.

…Учёбу забросила: интерес к предполагаемой профессии пропал. В группе не было ни друзей, ни подруг – её своей-то не считали, не любили за спесь и за глаза звали «шлюшкой адмиральской». Ведь сама хвасталась развесёлой жизнью и своими подвигами.

Вадим Николаевич предлагал заочную учёбу и трудоустройство в газету «Красная звезда». Она отказывалась. Работа – это постоянные командировки, разлуки. Ещё и ответственность. Нет и нет. Ей нравилась её жизнь.

Адмирал не настаивал. Он хорошо знал Варвару – стоит где-то пережать, надавить авторитетом – всё… И сносил её выходки, ублажал… Льстило её молодое, безграничное обожание.

Казалось, так будет всегда. Но…

Однажды в театре, прохаживаясь в антракте, он внезапно почувствовал себя плохо. Закружилась голова, потемнело в глазах. Прислонившись к стене, беспомощно высматривал в толпе Варвару – она была в дамской комнате. Он увидел на миг её тревожное лицо и, через силу улыбаясь, грузно сполз по стене. Подоспевшая Варвара, опустившись на колени, судорожно расстёгивала пуговицы на кителе, что-то кричала…

Смерть пришла с третьим звонком театрального антракта.

Ему не было и пятидесяти.

…На поминках Варвара, обезумевшая от горя и водки, скандалила. Выгнала мать за порог. Влепила пощёчину адъютанту Мише, который пытался утихомирить её. Скорбное поминание превратилось в пьяную свару. Сослуживцы Вадима Николаевича один за другим поднялись из-за стола, и ушли молча, не выказав желания делить скорбь с молодой вдовицей-падчерицей. Вероника Антоновна вздымала полные, оплывшие дряблым содержимым руки, изображая безмерность личного горя и призывая кары на голову своей распутной дочери.

…Жизнь кончилась. Вокруг – мрак, внутри – яд материнских проклятий и оцепенелое ожидание насылаемой кары. Забывалась водкой – её много оставалось с поминок. Подливала в блюдечко и Пирату. Он аккуратно лакал у её ног, нет-нет, поднимая в благодарности человечьи глаза. Потом засыпал, вздрагивая во сне.

Выли напару. Дни и ночи…

... Нетвёрдо держась на ногах, они вышли на бульвар.

Соседская сука Янда рыскала по газону, вынюхивая следы вчерашнего над ней надругательства. Варвара подошла к её хозяину – покурить вместе.