– Не думай, не думай, не думай, да-ссс! Никогда-ссс не думай ни о чем, когда колдуеш-ш-ш-ш-шь! Понял, щ-щ-щ-щ-щенок?
– все шипел монстр, угрожающе протягивая первые две паучьи лапки с острыми черными когтями к лицу юноши.

– Понял, Учитель, Премудрый Азаил!
– с готовностью ответил он, боясь очередных побоев.

– Ду-р-р-р-р-рак, ты, болван! Я ж-ж-ж-ж-ж-е о тебе, щ-щ-щ-щ-щенок, забочус-с-с-с-ь! В бою рас-с-с-с-с-сеяннос-с-с-с-с-сть мо-ж-ж-ж-ж-ж-ет с-с-с-с-с-стоить тебе ж-ж-ж-ж-жизни!

А потом вдруг резко отвернул свою насекомью голову со жвалами от юноши, но ему все-таки удалось на мгновение увидеть, как в холодных белесых насекомьих глазах Учителя промелькнуло что-то похожее на чувство.

– Ну ш-ш-ш-ш-што стоиш-ш-ш-ш-ь, лентяй, ш-ш-ш-ш-што стоиш-ш-ш-ш-шт, время тянеш-ш-ш-ш-шь, а ну, снова, ещ-щ-щ-щ-ще раз-з-з-з-з...

И упражнение в левитации продолжалось снова и снова. Юноша неоднократно ещё падал с потолка на пол и неоднократно получал 'на орехи' от Учителя, пока в конце концов, ближе к полуночи, не научился летать под потолком избушки как мотылек.

Да, Учеба была настоящей отдушиной для юноши, настоящим отдыхом после многочасовых рутинных дел. Но не только она...

В определенные дни - в день своего рождения, в день рождения матери и ещё в некоторые дни, значения которых он не знал - Учитель делал для юноши 'праздник'. Вечером, вместо Учебы, он в полной темноте доставал откуда-то иссиня-черный шар и прикасался к нему своими тонкими усиками-вибриссами. Шар тотчас же начинал изнутри сверкать хаотически бегающими в черной глубине фиолетово-лиловыми искрами, а потом начинал излучать различные картины, объемные картины...

В них юноша видел Золотой Чертог - так он про себя прозвал дворец или башню, полностью сделанную из сверкающего золотого кирпича, - гордо возвышающийся как знамя на вершине самой высокой в этой стране горы, изнутри весь покрытый сверкающими полированными золотыми зеркалами; Золотой Сад, густо обсаженный золотыми деревьями, по ветвям которых скакали весело вереща стайки золотых говорливых мартышек и летали золотые попугаи. А вокруг куда ни кинь взгляд - бескрайние просторы горных цепей, упирающихся седыми от снега вершинами в облака, над которыми парят гигантские многоглавые орлы, бездонные ущелья, высокогорные изумрудно-зеленые луга... Юноша, ничего не видевший в своей жизни кроме унылых плоских ледяных пустынь и карликовых елей, буквально пожирал глазами эти красоты, однако всякий раз с затаенным дыханием ожидая появления главного лица. ЕЁ...

Когда ему казалось, что сердце сейчас вырвется из груди от волнения и нетерпения, вдруг картинка менялась и он видел перед собой комнату, сделанную всю из темно-зеленого малахита, а в этой комнате, за малахитовым же столом, сидела ОНА... Совершенная красота и премудрость... Округлое, чем-то напоминающее солнечный диск, лицо, длинные и прямые как солнечные лучи золотистые волосы, длиннополое платье, словно сотканное из солнечных волокон... И сплошные потоки жгучего солнечного света из пустых глазниц!

Эти мгновения, созерцания совершенной красоты и величия его родной матери, казались ему самыми счастливыми в его жизни.

А потом Учитель снова и снова рассказывал одну и ту же историю. Что все, что он видел, было королевством его матери, которую коварно убили её враги - злобные завистницы 'белобрысые летуньи'. И если он будет прилежно учиться и со временем овладеет вершинами магического мастерства, то сможет отомстить за свою мать и вернуть то, что принадлежит ему по праву рождения - Золотой Чертог и все примыкающие владения. И каждый раз юноша клялся в том, что он совершит все это и будет очень, очень прилежно учиться. И клятву свою - исполнял, исполнял как мог, от всей души, от всего сердца. Можно сказать, что юноша только и жил - от вечера до вечера, от Учебы до Учебы, от одной встречи со своей солнечной матерью до другой - и только это по-настоящему и поддерживало в нем силы не сойти с ума в этом Белом Безмолвии...

Все это пронеслось в сознании юноши, когда он шел в очередной раз на свою очередную охоту. Как обычно, перед ним, сколько хватало глаз, расстилалась белая ледяная пустыня, плоская, как поверхность стола. По поверхности лежалого снега белой змейкой вилась поземка, дул, как всегда, пронизывающий до костей арктический ветер. Небо сплошь затянуто тучами, да даже если бы оно и было открытым, все равно было бы темно - полярная ночь вот уж как месяц вступила в свои законные права. Юноша, как обычно наглухо укутанный, как рыцарь в полный доспех, в шубу, ушастую шапку и штаны, сшитые из меха полярного медведя, лично убитого им на охоте, и меховые унты, на лыжах шел сквозь ледяную мглу. За собой он тащил деревянные сани, предназначенные для перевоза будущей добычи, а впереди бежали, звонко лая и виляя своими баранкой загнутыми кверху пушистыми хвостами, полярные белые собаки - Белка, Стрелка и Гром - они явно взяли след северного оленя.

Юноша знал, что взяв след оленя, собаки приведут его к нему не позднее чем через полчаса, а когда приблизятся на достаточное расстояние - умолкнут и затаятся - они были хорошо выдрессированы, предоставив ему возможность подкрасться и сделать выстрел, а если олень все-таки даст деру, тогда собаки приступят к загонной охоте, окружая его со всех сторон, не давая ему убежать, тем самым позволяя сделать на этот раз уже смертельный выстрел. Операция была настолько рутинной, что юноша делал её механически, совершенно не включая свою голову. А думал он о другом.