— Лучше начать с теологии, — советовал майор Ковальский. — Спроси, например, о догмате непогрешимости папы.

— Я бы начал с кухни, со светской стороны. Постарался бы поговорить с домоправительницей. Кто-то ведь занимается хозяйством в доме ксендза? — рассуждал Емёла.

Трудно было предугадать, как встретит меня ксендз. Захочет ли, и как именно, помочь мне? Тем более, что у него в руках приобретенная за солидные деньги коллекция «За лот».

Мы въехали в селение.

Наше прибытие вызвало переполох среди гусей и поросят, которые чувствовали себя на мостовой, как у себя во дворе. Грузовик сигналил, то и дело тормозя, чтоб не раздавить надувшегося индюка. За малолитражкой бежала стайка чумазых ребятишек.

Взрослые не проявляли ни любопытства, ни раздражения. Дзвоны не боялись «геометров» и вовсе ими не интересовались.

Мы остановились на замощенной, видимо, в давние времена, площади. Сбоку, в саду, в стороне от дороги, белел просторный дом ксендза.

Я отдал рейку НД и, пока «землемеры» спрыгивали с грузовика, прихрамывая, двинулся на поиски «властей».

Здесь, в центре селения, если не считать детворы и уток в зеленом болотце, было почти пусто.

Я прошел на кладбище и задумался: войти ли в костел или пойти по аллейке к дому.

— Хвала Иисусу, — приветствовала меня сгорбленная старушка.

— Во веки веков… А не знаете ли, бабуся, где сейчас ксендз?

— Да в костеле. Грешницу исповедует.

Я вошел в костел. В лучах, проникавших сквозь витражи, виднелись контуры исповедальни. Было холодно и тихо, и лишь молодая крепкая бабенка, бия себя в грудь, каялась, что ночью наколдовала на свою соседку, что Магде с другого конца села вместо тридцати яиц отдала только двадцать девять, так как тридцатое яйцо было прошлогоднее, тухлое, что из чревоугодия не соблюла поста: сорвала два листка и календарь вместо пятницы показал субботу, что недавно добавила в масло для продажи маргарину, а молоко доставила на молочный пункт пополам с водой…

Исповедник утешал, осуждал, отчитывал. Хотя я не видел его лица, мне казалось, что он тоже мучится за грехи, не им содеянные. Когда бабенка наконец ушла, он с облегчением встал.

Я увидел подвижную фигуру уже немолодого сельского священника. Я поднялся со скамьи.

— Вы ждете меня? — спросил он извиняющимся тоном.

— Вы ксендз Войтик?

— Да.

— Я хотел бы поговорить с вами.

— Я вас слушаю… — Он указал проход возле алтаря.

Был поздний вечер, когда я вошел в дом для приезжих.

— Дайте мне пива! — попросил я.

Физиономия буфетчицы скривилась при виде чужака. Она взяла кружку, которую я перед тем ополоснул, и сказала:

— Пиво дороже на один злотый, сломалась рессора!

— Что ж, пусть так, раз у вас дороги плохие, — великодушно согласился я.

Кашлянув, я подкрутил свои пышные усы.

— Ничего. Будет и дорога! — чокнулся со мной выросший словно из-под земли «пропагандист» Ковальский.

Его присутствие здесь означало, что Дзвоны покорены, что они у нас в руках.

— А кто это? Землемеры? Это что, насчет колхоза или дороги? — спросил посетитель, которому я влепил бы неделю отсидки за одну физиономию.

Чтобы избежать ссоры, мы отошли в сторонку и сели за грязный стол — он был удобен тем, что стоял у открытого окна.

От запаха приправ и селедки перехватывало дух, в носу щипало от вони гнилых огурцов. В свете мигающей, засиженной мухами лампочки помещение имело вид дешевого притона.

Я присмотрелся к окружающим.

Емёла разглагольствовал о преимуществах турнепса и… успокаивал гуся, которого держал под мышкой. «Стоит здесь в два раза дешевле, чем на варшавском базаре», — сообщил мне Ковальский.) Шесть «землемеров» в комбинезонах угощались в сторонке пивом. НД отказывался от взятки в размере тысячи злотых. Речь шла о пустяке, его просили передвинуть граничную межу. Увидев меня, НД подсел к нам.

— Ну, как дела, ребята?

— Все в порядке, — ответил я, — смотри!

— Что это?

— Не видишь разве? Ключи. От всех дверей в доме ксендза,

— Стибрил?

— Что ты!… Ксендз — мировой мужик. Сам предложил.

— А как насчет коллекции «За лот»?

— Ксендз выменял ее у Мингеля на первые английские «Колонии».

— Мингель спятил, — вмешался Ковальский. — Кто же меняет «Польшу» на какие-то «Колонии»?

— Нет, он не спятил. Обмен был совершен с расчетом, что эта коллекция к нему вернется, а он насладится первыми «Колониями».

— Ясно! — отозвался Емёла. — Ковальский, подержи! Не так! Что? Никогда не имел дела с птицей? Это тебе не детей нянчить, — объяснял он, засовывая гуся Ковальскому под мышку.

— Я разговаривал с мельником, который тоже собирает марки, — начал свой доклад Емёла, — Аль был у него час назад, спрашивал, долго ли землемеры пробудут в Дзвонах. Мельник ему сказал, что землемеры, мол, вроде бы скоро уезжают… Аль немного побыл у него, всучил белый «Дилижанс», сел на велосипед и уехал. Я даже видел, как он жал на педали. Исчез в лесу за селом. — Он указал в сторону, противоположную той, откуда мы приехали.