Была такая думка,— признался старый князь,— перебраться за границу, но на это большие деньги нужны...

Очень многие-такие ушли за рубеж! — сказал Левшин.— Бегство и сейчас идет. Уходят в Швецию, Данию, Польшу, Австрию. Но бегство сопряжено с неимоверными трудностями, так как чернь всюду бушует. Надо терпеть: авось господь сменит свой гнев на милость. Не может же русская земля долго жить

| той корявой жизнью! Брат на брата восстал. Такого ильного душегубства, поди, и в дни Смутного времени не было. Народ уже теперь местами голодает.

А что поделывает Юрочка Лихачев? — спросила Прасковья Николаевна.

Ваш племянничек — молодец! — отозвался одобри и лыю Левшин.— Теперь у него собственный парти- |ц некий отряд, человек уже до ста. «Гусары смерти» на п.тается. Немного театрально, должно быть из ка- II о о иибудь французской книжки вычитал... Он больший любитель чтения. Ну, ничего. Это не мешает ему Пыгь лихим партизаном.

А эта._ как ее Ксюшка, что ли? — спросил старый князь.

Ваша Ксюшка безотлучно при Лихачеве пребывает! Разбой-девка! Одета по-мужски, вооружена до iv<юн. Рубиться выучилась. Стреляет лихо. На коне— и иг подумаешь, что женского пола... В схватках зверь пи рем делается. А главное, для разведки очень уж иппезна. Она да Петька-казачок. Переоденутся оба, ОКИ крестьянской девкой, он — парнишкой в лапот- t и х да в сермяге, и все, что нужно, выведают. Без них •Ирид Лихачева много потерял бы.

Такие люди теперь вот как дороги. Ведь партизан- м но без удержу разрастается. На одном Урале уже и'и до пятидесяти отдельных отрядов под общим дством Михельсона, который держится возле

У нас тут одно время ходил слух, будто где-то

| м чужих землях императрица Екатерина Алексеевна

.мнилась!—вымолвил князь Курганов.— Будто бы

частливой случайности удалось ей спастись при

I лении «Славянки» «Агамемноном», ее подобра-

ми па свою лайбу чухонцы, не зная, с кем имеют дело, К и дпетавили в Або. Оттуда перебралась она в Гданьск

'i i ii ли...

• Слух верен: появилась такая особа в Гданьске. II > I корее всего самозванка, может быть, даже помешанная. Лицом на покойную государыню не похожа совсем. Смуглая, черноглазая, черноволосая. Агенты прусского короля, было, уцепились за нее: хитер Фридрих, на одном луке две тетивы держит. Не выгорит с Емелькой, так, может, мнимая Екатерина пригодится- Однако, не повезло: у самозванки любовник был, беглый гренадер какой-то, так он ее из ревности прирезал там же в Гданьске!..

А еще поговаривают, где-то цесаревич Павел Петрович появился...

Левшин и молодой Курганов переглянулись.

Ну, будет об этом! — сказал, поднимаясь, Левшин.— Хотелось бы побыть с вами, да нельзя. Дел у нас с Петром Иванычем немало. Перед уходом из Казани заглянем еще. А теперь позвольте пожелать доброго здравия.

Они простились и вышли...

ГЛАВА ВТОРАЯ

О

тпраздновав в московском Кремлевском дворце первый день Рождества, «анпиратор» со свитой и многочисленным конвоем выехал из своей | голицы рано утром 26 декабря на медвежью охоту и Раздольное в ста двадцати верстах от Москвы. I im было огромное имение графа Алексея Петровича Шереметьева, отобранное теперь в казну. Вышло это гощ ршенно неожиданно для всего «двора» и особенно для двух главнейших приближенных Пугачева: I делавшегося после взятия Казани «генерал-анше- фом» бывшего поручика Минеева и ставшего импера- горским канцлером князя Мышкина-Мышецкого. За Несколько дней до святок главный управляющий Пыишими имениями Шереметьева вологжанин Чугу- нои. родственник Голобородько, страстный охотник, I пучайно заполевал близ Раздольного редкую в мос- коиской окруте дичину, могучего сохатого и немедленно же воспользовался этим случаем, чтобы на- номнить о себе «его царскому величеству», привезя Пугачеву «в презент» замороженную тушу оленя, икобы от имени крестьянского населения Раздольного и других отписанных в казну земель Шереметь-

на Занимавшие в новом правительстве высокие

Юшка и Прокошка Голобородьки, которые

уги пенно покровительствовали Чугунову, облегчили иму доступ к «анпиратору». Шустрый вологжанин, нрноывший с двумя дюжими сыновьями, белокурыми и с "чубоглазыми статными парнями, кроме оленя, Пип челом «его царскому величеству» старинным

• ьрлпым жбаном времен Михаила Федоровича, полным венгерского сладкого вина из погребов Шереметьева, двумя позолоченными кубками и роскошной медвежьей шкурой, удивившей Пугачева своей величиной.

Великий и преславный государь! — льстивым голосом говорил Чугунов, низко кланяясь и показывая на медвежью шкуру.— Не обессудь на нашей бедности! Чем богаты, тем, значитца, и рады! Для согревания твоих царских ножек, коли вздумается твоему величеству в саночках по снежку прокатиться...

Матерый был зверюга!—удивился Пугачев, косясь на медвежью шкуру.— Мне таких, признаться, и видывать не приходилось...

Чуть было не обмолвился, что, мол, «у нас на Дону ведьмедев не водится», да вовремя прикусил язык.

Матерый, матерый был Михайло Иваныч! — зачастил обрадованный приемом Чугунов.— Одначе, попадают и побольше его. Вот, примером, наши же лесничие по первому снежку обошли берлогу, что раньше не примечали: залегла в ней большущая медведица, матка, а с ней двое малышей, первогодков да пестунчик препорядочный...

Убили? — полюбопытствовал «анпиратор», поглаживая корявой рукой длинную пушистую шерсть медвежьей полости.

Не! Как можно?! — возразил Чугунов.— Только, значит, обнаружили. Ну, мне доложили. Порядок соблюдают. При графе самому докладать было велено. Он, граф-то, медвежатник. Сам любил медведей на рогатину поднимать. Ну, а как теперь именьице стало царское, то, значитца, и которая животная в ем — тоже царская стала. Так оно и выходит, что ты, батюшка великий осударь, всему хозяин. Ну, и докладаю я тебе, а уж ты сам порешишь, как быть: прикажешь поднять—подымем, охотников-то у нас немало, а пожелаешь сам потешиться, так тому и быть. А мы твои верные слуги...