Шрифт:
Рядом с поясом лежало птичье перо – серое, с темно-фиолетовой полосой у основания. Словно пролетала здесь птица… серая птица…
Дайран поднял перо и тихо погладил пальцами, сунул за пазуху. Поднял с земли пояс и дернул в сердцах, словно тот был виноват во всем, что теперь придется пережить ему – арест, суд, приговор, клеймо государственного преступника. Потом плюнул и стал неторопливо одеваться.
Эпилог
А мне плевать на то, что ты по званию старше, понял? Имел я твое звание с тобой вместе в том самом…
Рядовой Ойолла!
Да пошел ты…
Брен Дин-Ханна привык к такому разговору. Он уже давно ко всему привык. И к тому, что разжалованный из капитанов в рядовые Дайран Ойолла не пьет только на дежурстве или во время тревоги. И к тому, что из опасных вылазок его приходится едва ли не за уши вытягивать. Друг ротного командира Дин-Ханы искал смерти. Он искал ее с тех самых пор, как… с того проклятого задания, будь оно неладно. Брен знал, разумеется, обо всем достаточно подробно – до того момента, как Дайран обнаружил исчезновение своей пленницы и явился в Юккарем один. О том, что было после, слышал кратко или вовсе только догадывался. Арест, суд, лишение гражданских прав и лямка рядового навечно. Но вот почему Ойоллу не сослали еще дальше на север или не упекли на юг, на галеры, а оставили в этой хоть и дыре, но все-таки уже привычной, не знал. То ли родители вмешались. То ли суд решил, что все-таки достаточно… что вряд ли.
Дайран вернулся - и не вернулся. Он стал другим – совсем. Язвительный и беспечный парень превратился в молчаливого старика с пустыми глазами. На попытки разговорить – отмалчивался. На выговоры за излишнюю горячность или плевал, или матерился – вот как сейчас. Казалось, он ни минуты не желает находиться наедине с собой и ни секунды не терпит отдыха. Или пахать, чтобы ни о чем думать времени не было. Или свалиться, чтобы думать о чем-то уже не было сил. Или пить.
У него сейчас было восхитительное положение – дальше фронта не пошлют. Что могут сделать ему за пьянство? Разжаловать? Дальше некуда. Сослать? Так дальше тоже не особо есть куда, и так дыра. На гауптвахту посадить? Тоже мне, испугали…
Дайран знал это все прекрасно, и оттого или пил, или нарывался – на что угодно, на драку, в заварушку, на скандал. А в ответ на уговоры посылал Бренна по известному всем адресу.
Четвертые сутки Дайран сидел под арестом. Брен, разозленный, доведенный до отчаяния, пригрозил, что еще одна такая выходка – и он пишет рапорт, и пусть рядового Ойоллу или переводят, или он сам отдаст его под суд. Дайран ответил ему длинной матерной тирадой и отвернулся к стене.
Так, у стены, он и лежал в то утро, когда Брен вновь зашел к нему в «камеру» - так высокопарно называли у них в гарнизоне комнатки, в которых провинившиеся солдаты отбывали срок наказания. Дайран даже не повернулся. Брен постоял немного, придвинул к себе единственный табурет, сел.
– Спишь? – спросил он после паузы.
– Тебе какое дело… - не оборачиваясь, ответил Дайран.
– Да мне-то, в общем, никакого, - хмыкнул Брен. – Только тут у нас история приключилась…
– Отвяжись, - процедил Дайран. У него болела голова.
– Слушай, ты, - взорвался Брен, - ты выслушать меня можешь, мать твою? Дело, между прочим, тебя касается.
– Отвяжись, - процедил Дайран.
Брен пару секунд боролся с желанием развернуть его к себе и съездить, наконец, по физиономии (о, как ему хотелось этого! А нельзя, пока на службе). Потом достал из кармана сверток, швырнул на кровать.
– На, держи. Твое ведь?
Дайран соизволил, наконец, повернуться, лениво развернул узел… и ошалело вскочил?
– Ты… откуда??!
– От верблюда, - буркнул Брен, остывая, наслаждаясь проступившей на лице друга растерянностью и ужасом. – Выслушай сначала. Сядь. И не бросайся на меня…
– Ну?!
– Поймали сегодня ночью двоих… партизаны, мать их так… похоже, что из лесных. Склад пытались поджечь. И откуда узнали только, мерзавцы. Ну, словом, ребята их повязали… пока ты тут прохлаждался. – Брен помолчал.
– Ну?!
– С одного из этих двоих сняли вот это, - Брен поднял с кровати, повертел в руках тонкий плетеный пояс, принадлежавший когда-то Дайрану и унесенный два года назад пленницей по имени Регда.
Дайран встал.
– Где он?
Брен помолчал.
– Я тебя спрашиваю – где этот?
– Не ори, - ответил тот. – Оба они сидят через стенку от тебя. Но входить к ним строжайше запрещено. Всем, кроме меня и лейтенанта Кларса. А тебе, между прочим, тут вообще прохлаждаться до вечера.
– Брен…
– Погоди. Эти двое до завтрашнего утра никуда не денутся, а Кларс ночью уедет. Ты меня понял?
– Да… Брен, спасибо.
– Но помни – я тебе ничего не говорил. Разбирайся с ним сам и тихо.
До вечера Дайран то метался по своей каморке, то недвижно сидел на кровати, обхватив голову руками. Ничего нельзя сделать до ночи – хоть вой. Так медленно текут минуты, так медленно. Он обещал не делать глупостей. Нельзя.
Уже стемнело, когда скрипнула дверь его камеры. Вместо сторожившего его сержанта Дворы в дверь, пригнувшись, вошел Брен, хмуро махнул рукой: