Жуков, тоже поэт). Мне кажется, что именно под влиянием

этих событий и переживаний создано одно из самых сильных

стихотворений Коли Майорова – «Мы».

* * *

Наступила последняя наша студенческая мирная зима 1940-

1941 года. Опять лекции, занятия в читальне, посещения

литературного кружка. Нагрузка у Коли была очень большая:

ведь он учился в Литинституте, да и на истфаке в этот год

работы было много.

В этот год Коля особенно много писал, и именно стихов

этого периода почти не сохранилось. В конце 1940 года он

закончил большую и, пожалуй, лучшую свою поэму «Ваятель».

Судя по письму, которое я получила от него (подписано 19

июля), замысел поэмы возник у Коли в поезде, по дороге в

Иваново – на летние каникулы. Он писал:

«Приятно лежать на спине и пускать кольца дыма в потолок

вагона… Кончил курить. Голова чуть кружилась. Медленно

нащупывались какие-то отдельные строчки, потом сон брал

сво, слова куда-то проваливались, а память их снова

возвращала… Снова навязывались целые строфы. Полез за

записной книжкой, а то забуду. Записал. Писать было трудно –

вагон качало. Получилось вот что.

79

Творчество

Есть жажда творчества, уменье созидать,

На камень камень класть, вести леса строений.

Не спать ночей, по суткам голодать,

Нести всю тяжесть каждодневных бдений…»

И дальше – тот самый кусок (без четырх последних строк

и с некоторыми разночтениями), который печатается теперь как

стихотворение «Творчество».

Припоминаю ещ несколько строк поэмы, которые, мне

кажется, я не видела среди стихов, собранных В. Н.

Болховитиновым:

…А небо будет яростно и мглисто

Пылить с боков

Снежком голубизны…

Быть может, ты

Неопытным туристом

Сорвшься с той

Проклятой крутизны,

Но ты не трусь!

Назад тебе – ни шагу!

Грозит обвалом

Каждый поворот.

И не убив –

Не прячь обратно шпагу,

И падая,

Ты сделай шаг вперд!

. . . . . . . . . . . . . . .

Ведь сущность жизни

Вовсе не в соблазне,

А в совершенстве форм е и в том,

Что мир грозит,

Зовт тебя и дразнит,

Как женщина с ума сводящим ртом…

Пришла зрелость, стихи становились вс своеобразнее и

отточеннее. Его стихи этого периода трудно спутать с чьими бы

то ни было – он говорил собственным голосом, только ему

одному присущими словами. Но тут грянула война…

80

* * *

Окна Горьковской читальни на Моховой, где мы

готовились к очередному экзамену по диамату, были широко

открыты. И не все сразу поняли, что же произошло, когда с

площади донеслась передаваемая всеми радиостанциями Союза

грозная весть. Но все, один за другим, вдруг поднялись и вышли

на улицу, где у репродуктора уже собралась толпа.

Война!.. Помню лицо пожилой женщины, в немом отчаянии

поднятое к репродуктору, по нему текли слзы. Мы же в то

момент еще не вполне реально представляли, что нас ждт.

У нас с Николаем в это время как раз была размолвка.

Увидев друг друга, мы даже не подошли, поздоровавшись

издали. И только через несколько дней, когда всем курсом

девушки провожали ребят на спецзадание, мы вдруг осознали

всю серьзность, весь ужас происходящего.

Я очень хорошо помню этот вечер. Заходило солнце, и

запад был багровым. На широком дворе одной из

краснопресненских школ выстроились повзводно уезжающие на

спецзадание студенты.

Помню Николая в этот момент – высокий, русоволосый, он

смотрел на кроваво-красный запад широко распахнутыми

глазами… Что видел он там? Судьбу поколения, так хорошо

предсказанную им в стихотворении «Мы»? Может быть, именно

в тот момент он особенно ясно понял это, почувствовал, что

«Мы» – это стихи о нм самом, о его товарищах, что «ушли не

долюбив, не докурив последней папиросы», в бой за мир и

счастье, в бой, который помешал им прожить большую жизнь и