В той библиотеке можно было найти все что угодно. Абсолютно. Начиная русской классикой, и заканчивая постмодернистскими выплесками Пелевина, Нащекина, Неонова и других.

Библиотекарем была приятная женщина бальзаковского возраста. Филолог. Понимаете, да? Я так часто ходил за книгами, что она подумала, будто я хожу к ней. Но ничего такого я не планировал. Она начала улыбаться мне, когда я заходил.

— Здравствуйте! — обязательно говорила она.

— Здравствуйте. — отвечал я, стараясь как можно быстрее выбрать книги и свалить оттуда.

Она была ничего, поверьте, даже очень. Но я так перепугался того, что у нас может что-нибудь закрутиться, что исчез и больше там не появлялся. Я пошел в другую библиотеку, не такую хорошую, но все-таки. Здесь работала бабка, которая явно не могла претендовать на мою личную жизнь. Интересно, та библиотекарша расстроилась, что я больше не приходил?

Чем больше я читал, тем больше уходило сигарет. Например, если я читал Тургенева, то в день уходило полпачки красного «Винстона», если же читал Гоголя, то стабильно выкуривал пачку в день. Но если я читал Достоевского, то двух пачек как ни бывало. Потом я перешел на фантастику. Читая Уэллса, курить не хотелось вообще, но я закрывал книгу и скуривал штук шесть к ряду. Филипп Дик и Стругацкие заставляли меня дыметь как сумасшедшего. Попадались и такие книги, после прочтения которых хотелось курить только потому, что я прочитал какое-то говно. Такое бывало редко, потому что почти все, что я читал, мне нравилось. Во всяком случае, я мог найти почти в любой книге что-то реально крутое и уникальное. А если не находил – то брал любой рассказ Шекли или Лема, читал его и шел курить.

Должен сказать, что у меня был старенький компьютер, с помощью которого я искал всякие статьи и книги, которых не мог найти в библиотеке. Но, читая текст с компьютера, я замечал, что глаза слишком быстро устают, поэтому включал я коробку не очень часто.

Почти шестьдесят.

Время от времени я созванивался с отцом. Мы редко находили общие темы для разговоров, а теперь тем более. Но даже этого неловкого молчания в трубке мне хватало с головой. Однажды мы с ним встретились, я пригласил его к себе домой.

Мы сидели, попивая пивко, перекидывались какими-то фразами и все такое. Это был очень приятный вечер.

— Ну, как ты поживаешь там?

— Ничего не делаю, — говорит он, — вообще ничего. Смотрю телевизор, готовлю изысканные блюда…

Мы хорошо посмеялись в тот вечер. Он сказал, что скучает по Чайке, скучает по маме. Я обнял его. Впервые в своей жизни обнял своего отца. И в последний раз.

А потом он ушел.

И эта встреча, знаете, если бы я прочитал о такой встрече в книге, я скурил бы три или четыре сигареты, но это произошло со мной — и я выкурил всю пачку.

Я и Чехов поехали туда, где я провел свое детство.

Когда я сказал ему об этом, он не стал говорить ничего, только одобрительно кивнул. Наверняка он понял, что дела мои оставляют желать только лучшего. Так оно и было.

Мы сидели в парке, на той же скамье, что и всегда. Курили. Как обычно.

— Снились родители, — произнес я, — хочу поехать туда.

Мы выехали в субботу утром, он был за рулем. Я не умел водить машину и ни разу в жизни об этом не пожалел. Я помню, как раньше мама уговаривала меня пойти и сдать на права, а я отвечал ей, что у меня все равно никогда не будет автомобиля. Так оно и случилось.

Почти все время мы ехали молча.

— Волнуешься? — спросил Чехов, когда мы уже приближались к тому месту, с которым связано все мое детство и все самое хорошее и самое страшное, что случалось в моей жизни.

— Ни капли, — солгал я.

А сердце работало, как отбойный молоток. Мы медленно проехали старую, ржавую арку, говорящую, что мы въезжаем в А-поль. На горизонте показались два длинных, невысоких здания, стены которых были увешаны колючей проволокой. Справа было большое кладбище, вход в которое было закрыто большими черными воротами.

Половина домов были близки к тому, чтобы вот-вот рассыпаться, людей практически не было.

Все изменилось.

И это действительно так.

В голове вспыхивали картинки, как я со своим другом — Давидом— строили здесь землянки, халабуды на деревьях, а теперь все дома и так похожи на неумело построенные халабуды.

Мы проехали улицу, где я жил, чтобы вернуться сюда потом.

Остановились мы возле розового здания с разбитыми окнами и заросшим садом. Так, где раньше росла малина, ежевика и клубника, теперь растет только бурьян и другие паразиты.

Это школа.

Асфальт во дворе оброс травой настолько, что двор больше походил на заброшенное футбольное поле.

Дверь открыта, я захотел войти. Чехов пошел со мной.

Ранее красивые и величественные колонны в холле теперь превратились в обшарпанные стручки, нелепо торчащие из разбитого и загаженного всяким мусором пола.

Я ходил по коридору, заглядывая в кабинеты. Зашел к директору, где раньше вечно стоял непроглядный туман из табачного дыма. Я закурил сигарету, дымел, даже не вдыхая, чтобы кабинет опять стал таким, каким я его помню. Но был только дым. Грозного и одновременно очень сдержанного директора не было. Того самого, который смотрит на тебя взглядом, проникающим прямо внутрь. И ты больше не чувствуешь себя таким смелым, каким чувствовал себя там, с другой стороны теперь уже отсутствующей двери.