— Как думаешь, все будет хорошо? — спросил я, не умело выдыхая горький дым.

Он молчал, Чайка нервничал. Он ходил туда-сюда по мастерской, то и делая, что перекладывая всякие шестеренки, болты, гайки с места на место.

Но я сам знал, что все будет хорошо, потому что все плохое всегда случается с кем-то другим, это не может произойти с нами. Я вышел на улицу, на свежий воздух.

«Да все будет отлично, по-другому просто быть не может», говорил я про себя. Сидел на бордюре возле нашего двора и смотрел в сторону, куда уехала скорая. Как в дешевом фильме.

Мы уже сидели в комнате, смотрели совершенно несмешное комедийное шоу для отборных дегенератов, и просто ждали звонка. Телефон лежал рядом. Он не хотел издавать ни звука, словно он — вернувшийся из Германии советский пленник, а мы — главные следователи, но этот телефон оказался настоящим крепким орешком. Я все время смотрел на него, даже не обращая внимания на ящик.

Казалось, телефон вот-вот зазвонит.

— Отец умер, — говорит мама совершенно спокойным голосом, — во всем виноваты вы.

— Мамочка, ты чего? Что случиииииииилось?

— Ничего. Он просто умер, понимаешь? Скончался.

— Ну ладно, — сказал я, — давай, пока.

Но телефон лежит там, где и лежал все время.

Чайка берет трубку и говорит:

Алло? А! Ну что там, мам?

Ага, ну хорошо тогда.

Он кладет телефон на стол, достает с кармана свою бабочку и режет себе запястье, глубоко вгоняя лезвие. Кровь хлыщет на штаны, на диван, оставляя красные, почти черные пятна. Но лицо его никак не меняется, он все так же смотрит дурацкое шоу и не говорит ни слова.

Но телефон остается на прежнем месте.

Чайка переключает идиотскую передачу на еще более идиотский сериал.

А потом телефон действительно зазвонил. И Чайка тут же схватил трубку:

— Алло? — почти что шепотом проговорил он.

Я не слышал, что говорили на другой стороне провода, я просто смотрел на лицо Чайки, надеясь узнать все по его эмоциям.

— А когда нам можно будет приехать?

На его лице появились еле заметные очертания улыбки.

— Ничего себе. А как он сейчас?

Значит, все хорошо. Мама не кричит, иначе я бы слышал ее даже сюда, а еще это значит, что с отцом все в порядке, если Ч. спрашивает как он там.

Теперь улыбнулся и я.

— Хорошо, мам. Звони если что. А отцу говори, чтобы скорее поправлялся.

Он положил трубку обратно на стол, потом подошел к шкафчику возле телевизора, достал оттуда отцовский револьвер и сказал, приставляя дуло к виску:

— Это я во всем виноват.

Но ведь все было хорошо. Поэтому револьвер так и остался лежать там, где и должен. Если бы он вообще существовал, конечно.

— У отца был сердечный приступ, но мама говорит, что с ним все будет нормально.

— Серьезно?

— Ага, — говорит он, широко улыбаясь, — но мама еще побудет с ним некоторое время.

— Так это же здорово, реально здорово! — крикнул я, вскочив с кровати.

— Да, дружище.

В больнице пахло так, как пахнет во всех больницах — ужасно. Мы с Чайкой сидели в холле и ждали, пока к нам подойдет мама и отведет к отцу в палату.

— Интересно, сколько людей здесь уже умерло, скажем, за последние лет 10? — спросил Чайка скорее сам у себя.

— Наверно, наберется огромная куча. — ответил я.

— Это точно. Может, мы вот сейчас с тобой болтаем, а где-то в какой-нибудь палате умирает какой-нибудь мужик.

Может, так оно и есть, подумал я.

— Вот он уже получает первый разряд этой штуковиной, как ее…а! Дефибриллятором! И все равно продолжает умирать.

— Можешь написать об этом историю, — сказал я.

— О чем именно? О том, как умирает какой-то мужик? Так каждая вторая книга об этом и написана. Потому что остальные — про то, как умирает какая-то баба.

— Ну, — говорю я, — ты можешь быть оригинальнее. Напиши от лица мухи, например, которая летает в той самой палате, где умирает какой-то мужик.

Чайка задумался. Но не успел ничего ответить, потому как пришла мама и принялась нас душить в своих крепких объятиях.

— Ну, скорее пойдем, мальчики! — сказала она, расцеловав нас обоих.

Я схватил свой рюкзак и последовал за мамой, Чайка плелся за мной, видимо, все еще думая про того умирающего от — рака, туберкулеза, пневмонии, заражения крови, от скуки — мужика, в комнате которого летает какая-то муха и наблюдает за всем этим.