Этой ночью отец не разговаривал со мной, но он говорил с мамой. И они стояли на рельсах, что-то громко обсуждая, время от времени бросая в меня взгляды, наполненные то ли злобой, то ли еще чем-то. Во всяком случае, так казалось мне. Не знаю почему.

— Эти сигареты очень плохо влияют на мое здоровье, черт их дери, — кричал отец, смотря прямо на меня.

— Наконец-то ты это понял! — крикнула мама, поднимая руки к небу, которого не было.

И тут на горизонте появился поезд. Сначала он был далеко, но я не успел даже осознать этого, как он приблизился настолько, что практически уткнулся в спины моих родителей. Но они стояли, словно их это не касалось.

А он все приближался, издавая страшные звуки.

— Но лучше я умру, чем брошу курить эти раковые сладости! — закричал отец.

А мама – словно и не мама. Она не злилась, а просто громко, но как-то ласково ответила:

— Ну и ничего!

А поезд так и приближался, он издавал такой скрежет, что казалось, он не едет, а сунется по рельсам. Голосов моих родителей я уже не слышал, видел только как шевелятся их губы и как неестественно они двигают руками.

И тут поезд пронесся сквозь них, оставив от моих родителей лишь пыль, которая разлетелась и осыпалась вокруг.

Он сунулся прямо на меня, но остановился в тот момент, когда должен был превратить меня в кровавую груду костей и мяса. Он исчез. Просто взял и исчез. А я просто проснулся.

Проснулся, вкинул в рот сигарету и закурил, не вставая с кровати.

Сон потихоньку рассеивался, но я все еще видел в темноте силуэты своих 6633родителей. Но от сигареты вскоре остался только окурок, а ото сна не осталось совсем ничего.

Как ни странно, но сердце не болело, оно словно до сих пор дремало. Я включил настольную лампу и свет открыл моему взору нарисованные моим же карандашом портреты великих. Прямо перед кроватью висел портрет невозмутимого Лавкрафта, он смотрел на меня так, словно хотел знать, что я оставил там, за стеной сна. Туловище писателя было плотно оплетено могучими щупальцами, которые не причиняли ему никакого вреда. А за его спиной плыл небольшой корабль, за мачту которого ухватились те самые щупальца, пытаясь опрокинуть его навзничь. Рядом с этой картиной висела другая. Человек, изображенный на картине – если можно так назвать лист, вырванный из тетради – человек этот сидел на земле возле большого, возвышающегося над землей надгробного камня. Около его ног терся красивый черный кот без одного глаза, а на плече сидел черный ворон. Если бы на секунду у этого рисунка появился бы звук, то на всю комнату раздалось бы оглушающее воронье карканье.

Висели здесь и другие рисунки, не только портреты всяких писак. Прямо над столом красовался портрет короткостриженного парня, сидевшего в инвалидной коляске. Иногда у меня спрашивают, кто это такой. Но у меня не находилось ответов, поэтому я отвечал, что это просто парень, а иногда я придумывал несколько забавных фактов о нем.

— Ну, — говорил я одной, сующей нос не в свои дела, медсестре, — это чемпион параолимпийских игр по плаванию.

— Да? А вы что, тоже увлекались плаваньем? — продолжала спрашивать она.

— В молодости и не такое бывало.

А Валентину я и вовсе говорил, что это мой отец.

— Твой отец?

— Да, — отвечал я, — мой отец.

Человек в инвалидной коляске не улыбался, но он ни в коем случае не был злым, скорее озадаченным. На его коленях разложились груды всяких листов. Некоторые — исписаны до краев, другие же — чистые, совершенно нетронутые. Я думаю, что он пишет рассказ, или повесть, хотя если судить по этой груде бумаг, это скорее всего роман. Наверное, так оно и было.

Я снова закурил. Из открытого окна подул прохладный ветерок, который тонко намекал, что скоро зима.

Докурив, я достал чистые листы и принялся рисовать. С утра, вернее с ночи, рисуется хорошо. Ясно, почему многие художники, писатели или поэты любили творить ночью. Вот возьмите любое произведение искусства, будь то «Улисс» или «Великий мастурбатор», я уверен, что все это было сотворено ночью. Ночью, когда проклятое солнце не сжигало, не выпаливало из головы все отличные мысли и идеи.

Вот я и рисовал.

Сидел там и рисовал.

Чайка занимался плаваньем, ну знаете, бассейн, гейская шапочка, плавки, красные глаза и все такое прочее. Все это было не для того, чтобы чего-то там добиться, стать чемпионом, а скорее для того, чтобы он не шастал без дела после школы. Это было жестоко, как считал я. У меня было куча свободного времени, но я не дырявил пластмассовые бутылки после уроков и по вечерам, а сидел дома, или гулял недалеко со своими немногочисленными друзьями. А вот Чайка наоборот. Ему было шестнадцать, и мы с ним очень сильно отличались друг от друга.

Я терпеть не мог алкоголь и никогда не понимал его сути, Чайка тоже, но он частенько приходил домой пьяным. Не таким, как мужики на вокзале, но все-таки. После того, как отец попал в больницу, он стал осторожнее, намного осторожнее.

Знаете что он сделал?

Каждый вечер он стал чистить зубы. И когда приходил домой ночью – первым делом шел и чистил зубы, сбивая запах пива или чего-то такого. Он не напивался до чертиков, а если и напивался, то приходил домой, когда уже мог нормально разговаривать.