Если бы она была одна, наверное, она отреагировала бы иначе. Но сейчас... с людьми, с которыми она пережила эти очень непростые часы, одни их самых сложных за последние месяцы, хотя это вообще было трудное время, но все-таки... Словом, дрогнула Маша. И плакала она на плече Артема Борисовича, и, кажется, Арлетт гладила ее по голове, и негромкий голос Васькиного отца:

– Ну, все, все, Маша. Будет. Все хорошо.

Впрочем, потом Маша понимает, что плакала не одна она.

_________________

Ей позволили пройти в реанимацию, хотя Васька еще без сознания. Более того, ее великодушно оставили с ним наедине.

Она смотрит на него, на бледное лицо с побледневшими же веснушками. Глаза закрыты, тени под ними не только от ресниц. Все-таки как же трудно ему пришлось за последнее время, просто невообразимо. Светло-рыжие волосы разметались по подушке почти по-девичьи. Нет, парня надо срочно стричь. Маша слегка улыбается. И может себе наконец-то твердо сказать: "Все хорошо. Все в порядке. Он выдержал. Он смог".

А потом ее ждет нежданный подарок. Она видит, как дрогнули его ресницы. Взгляд - поначалу совершенно мутный, дезориентированный, непонимающий. Моргнул раз, второй. Прорезалось фирменное Басово выражение лица: "Мне все трын-трава". Маша не дает ему повода первому сказать глупость.

– Привет.

– Привет. Ну что, доктор, - он слегка морщится, - я смогу теперь, после операции, танцевать танго?

Неисправим.

– А до операции мог?

– Неа.

– Ну, значит, и после не сможешь. А вот ходить - запросто. Доктор Рошетт в этом совершенно уверен.

– Правда?

– Да.

– Черт. Блин, - он говорит это тихо и почти безэмоционально. Закрывает глаза и шепчет, с прикрытыми веками: - Неужели, правда?

– Клянусь своим "Никоном".

Он открывает глаза и столько в них... что кажется, будто включили мощную лампу.

– "Никоном"? Это святое. Верю.

– Рад?
– она спрашивает об очевидном, но очень хочется с ним поговорить.

Бас медленно кивает, а Маша спохватывается.

– Ой, надо же позвать... доктора там, или медсестру. Ты как себя чувствуешь вообще?

– Выпить хочется просто смертельно.

– Вряд ли тебе сейчас можно, - улыбается Маша.

– Мне категорически нельзя. Но хочется от этого не меньше.

_________________

Над Парижем стоит образцово-показательная поздняя весна, выказывающая твердое намерение перейти в такое же образцово-показательное начало лета. Цветут каштаны, толстые парижские голуби степенно и вальяжно избегают внимания детворы, взлетая лишь по самой крайности. Пожилые парижане играю в "шары", с плавучих ресторанов на канале Урк слышно живую музыку.

Все это Бас видит Машиными глазами. Каждый день Мария приносит ему улов. Маленькие фотозарисовки Парижа - красочного и грязного, шумного и задумчивого, загадочного и прямолинейного. Это Машин Париж.

Разглядывая фотографии, Бас понимает - как она талантлива. Она умеет видеть чудо в обыденности - качество, которое отличает волшебников с камерой в руках от всех прочих смертных. А, с другой стороны, совершенно очевидно - сколько на это потрачено времени. Огромное количество времени на то, чтобы развлечь его. Постепенно начинает приходить осознание - сколько она вообще сделала для него. И продолжает делать.

________________

– Я с тобой никуда не поеду!

– Спокойно, больной! Вам вредно нервничать, - Маша постукивает пальчиками по спинке кресла-каталки.
– Что за недоверие? У меня права уже четыре года. Уж с твоим креслом как-нибудь управлюсь.

– Не хочу!

– Вот капризный! А за контрабанду?

– Что ты имеешь в виду?
– и в самом деле озадачен.

– Я сейчас везу тебя гулять. А завтра принесу тебе бутылку пива.

Он не тратит ни секунды на размышление.