Видя замешательство товарища, брат мой поспешил его представить мне.

"Азиат" схватил мою руку, поцеловал ее, несколько раз сильно потряс и, картавя, проговорил:

– Как я рад, что вы едете на съезд и что я могу быть вам полезным!

Его восторженность меня рассмешила, но очень рассердила мужа. Федор

Михайлович, хоть и редко, но целовавший у дам руку и не придававший этому

никакого значения, был всегда недоволен, когда кто-нибудь целовал руку у меня.

Мой брат, заметивший, что настроение Федора Михайловича изменилось

(переходы от одного настроения к другому у мужа всегда были резки), поспешил

завести деловой разговор о съезде. "Азиат" по-прежнему был очень смущен и, не

смея смотреть на Федора Михайловича, отвечал на вопросы, большею частью

обращаясь ко мне. Я запомнила некоторые его любезные, но нелепые ответы.

– А что, не трудно доехать до Александрии?
– расспрашивала я, - много ли

предстоит пересадок?

– Не беспокойтесь, Анна Грыгоровна, я сам буду сопровождать вас; а если

пожелаете, могу даже ехать в одном с вами вагоне.

– Есть ли в Александрии приличная гостиница, где могла бы остановиться

молодая женщина?
– спросил его муж.

Юноша с восторгом на него посмотрел и с жаром воскликнул:

– Если Анна Грыгоровна пожелает, то я могу поселиться в одной с нею

гостинице, хоть и намеревался остановиться у товарища.

– Аня, ты слышишь! Молодой человек согласен поселиться с тобой

вместе! Но ведь это же пре-вос-ход-но!!!
– громко вскрикнул Федор Михайлович

и изо всех сил ударил по столу. Стоявший перед ним стакан чаю слетел на пол и

разбился. Хозяйка бросилась поддерживать сильно покачнувшуюся от удара

зажженную лампу, а Федор Михайлович вскочил с места, выбежал в переднюю,

накинул пальто и убежал.

56

Я быстро оделась и бросилась за ним; выйдя на улицу, я увидела мужа,

бегущего в противоположную нашему дому сторону. Я побежала вслед за ним и

минут через пять догнала Федора Михайловича, сильно к тому времени

запыхавшегося, но не останавливающегося, несмотря на мои просьбы

остановиться. Я забежала вперед, схватила обеими руками полы его надетого

внакидку пальто и воскликнула:

– Ты с ума сходишь, Федя! Куда же ты бежишь? Ведь это же не наша

дорога! Остановись, надень пальто в рукава, так нельзя, ты простудишься!

Мой взволнованный вид подействовал на мужа. Он остановился, натянул

на себя пальто. Я застегнула пуговицы, взяла его под руку и повела в обратную

сторону, Федор Михайлович молчал в смущении.

– Что ж, опять приревновал, не правда ли?
– возмущалась я, - думаешь, что

я успела в несколько минут влюбиться в "дикого азиата", а он в меня, и мы

собираемся вместе бежать, не так ли? Ну как тебе не стыдно? Неужели ты не

понимаешь, как обижаешь меня своею ревностью? Мы пять лет женаты, ты

знаешь, как я тебя люблю, как ценю наше семейное счастье, и ты все же способен

ревновать меня к первому встречному и ставить меня и себя в смешное

положение!

Муж извинялся, оправдывался, обещал никогда более не ревновать. Я не

могла долго на него сердиться: я знала, что сдержать себя в порыве ревности он

не в состоянии. Я стала смеяться, вспоминая восторженного юношу, внезапный

гнев и бегство Федора Михайловича. Видя перемену в моем настроении, муж

тоже стал над собою подтрунивать, расспрашивать, сколько вещей он перебил у

брата и не прибил ли кстати и своего восторженного поклонника.

Вечер был чудесный, и мы пешком дошли до дому. Путь был далекий, и

мы употребили на него больше часу. Дома мы застали у себя брата. Увидав наше

внезапное бегство, брат испугался, помчался к нам и страшно был поражен, не

найдя нас дома. Целый час просидел он с самыми мрачными предчувствиями и

очень был удивлен, увидя нас в самом мирном настроении. Мы оставили его пить

с нами чай и много смеялись, вспоминая о случившемся. На вопрос, чем же он

объяснил кавказцу наше странное бегство, брат отвечал:

– Когда он спросил, что тут такое случилось, я ему сказал: а ну тебя к