надобно мне иметь купчую, данную мне на отца Максимова тетушкой Авдотьей

Афанасьевною. Эта купчая мною потеряна; а совершена она была в Москве в

1799, или 1800, или в 1801. Прошу любезного Алексея Андреевича взять на себя

труд -- достать мне из гражданской палаты копию сей купчей за скрепою

присутствующих, дабы я мог здесь написать отпускную. Да нельзя ль уже и

форму отпускной прислать, на всех вместе, дабы мне здесь никаких хлопот по

этому не было; в противном случае, опять отложу в длинный ящик, и мой

несчастный Максим будет принужден влачить оковы эсклава. Похлопочите об

этом, душа! А в заплату за этот труд посылаю вам экземпляр своего нового

сочинения, не стихотворного и даже не литературного, нет, -- Виды Павловска,

мною срисованные с натуры и мною же выгравированные a l'eau forte. Этот талант

дала мне Швейцария. В этом роде есть у меня около осьмидесяти видов

швейцарских, которые также выгравирую и издам вместе с описанием

путешествия, если только опишу его".

В другом письме Жуковский сердечно благодарит А. П. Елагину за

исполнение его поручений. "Очень рад, что мои эсклавы получили волю!" В том

же письме он извещает, что не мог целиком освободить из оков ценсуры перевод

известных стихов Шиллера "Drei W"orter des Glaubens" ("Три слова веры"); а без

второй строфы:

"Der Mensch ist frei geschaffen, ist frei,

Und w"are er in Ketten geboren" (*)41, --

(* Человек создан быть свободным, и он свободен, Даже если бы он

родился в цепях (нем.).)

он не хотел печатать их. Вот поступки, которые заслужили ему в ту пору в

высших кругах общества название страшного либерала, якобинца! С 1820 года А.

Ф. Воейков, оставив профессорскую должность в Дерпте, переселился на службу

в Петербург. Жуковский обрадовался прибытию любезной племянницы,

Александры Андреевны, и, конечно, приютил ее у себя; но вскоре после того он,

как мы видели, уехал в Берлин. По возвращении из чужих краев, он поселился с

семейством Воейкова против Аничкова дворца на Невском проспекте42. Лето

1822 года провел он в Царском Селе вместе с Екатериной Афанасьевною

Протасовой, которая приехала из Дерпта на время родин дочери. Все они были

счастливы вместе. "Depuis que je suis avec Joukoffsky, небо расцвело, -- пишет

Александра Андреевна Воейкова к Авдотье Петровне, -- и Италии не надо; mais

nous vivions `a reculons, et `a tel point, que souvent des heures enti`eres nous nous

rappelons les bons mots du d'efunt Варлашка -- et cela vaut mieux pour tous les deux

que la r'ealit'e, et surtout l'avenirs" {С тех пор как я с Жуковским... но мы живем

прошлым, и настолько, что часто целыми часами вспоминаем словечки покойника

Варлашки -- и это стоит для нас обоих больше чем реальность и тем более чем

будущее (фр.).}*. <...>

У Жуковского не было определенного дня, в который собирались бы к

нему друзья, но вообще они посещали его часто; благодаря присутствию такой

любезной, изящной, остроумной хозяйки дома, какова была Александра

Андреевна Воейкова, он мог доставить друзьям своим и удовольствия

занимательной дамской беседы. Наместо арзамасских литературных шалостей

установились у него литературные сходбища при участии любезных женщин.

Большая часть старых друзей были женаты, только Жуковский, Александр

Иванович Тургенев и Василий Алексеевич Перовский составили холостой

центральный кружок, около которого группировались молодые расцветающие

таланты: поэты, живописцы, дилетанты музыки. Их поощряла и любезность

остроумной Александры Андреевны, и благосклонность добродушного

Жуковского в сообщении своих работ. Многие послания, романсы и стихи,

посвященные Александре Андреевне Воейковой, читались здесь впервые. Слепой

Козлов был у них принят и обласкан, как родной; Батюшков, Крылов, Блудов,

Вяземский, Дашков, Карамзин, словом, весь литературный цвет столицы охотно

собирался в гостиной Александры Андреевны, в которой Жуковский пользовался

властию дяди. Сорокалетний день рождения своего (29-го января 1823 года) он