мемуаристики стала поэзия Жуковского, не столько выразившая в себе

определенную историко-литературную эпоху, сколько создавшая очень

определенную модель эмоциональной культуры человека этой эпохи. Таким

образом, все три фактора, обусловливающие своеобразие мемуаров, в данном

случае восходят к одной общей первопричине: личности Жуковского и его

поэзии, самому верному зеркалу, отражающему личность человека.

В. Г. Белинский недаром заметил, что поэзия Жуковского -- это "целый

период нравственного развития нашего общества" {Белинский В. Г. Полн. собр.

соч.: В 13 т. М., 1955. Т. 7. С. 241.}. В творчестве поэта обнаруживаются истоки

целого ряда романтических культов: мотивы дружбы, элегической меланхолии,

томления по невыразимому становятся одной из характерных примет массовой

поэзии, внедряются в быт литературных салонов и дружеских кружков -- так

неприметно поэзия Жуковского обогащала эмоциональную жизнь общества. Но

еще один культ, воспринятый и глубоко прочувствованный современниками

поэта и принесший свои плоды в духовной культуре XIX в., до сих пор ускользает

от нас, может быть, в силу своей непрямой, метафорической связи с этой

культурой. Это -- культ памяти и особого состояния души, воспоминания,

лейтмотивный в поэзии Жуковского и делающий его лирику опосредствованной

предшественницей мемуаристики как культурного явления, возникшего в

середине XIX в.

Романтизм Жуковского с его "очарованным Там" и "святым Прежде"

впервые канонизировал в массовом эстетическом сознании эпохи идею памяти

как живой связи времен и воспоминания как синонима нравственности. "Поэзия

есть добродетель" и "Воспоминание есть <...> двойник нашей совести" -- это

исходный и конечный пункты развития идеи воспоминания как необходимого

связующего звена духовной преемственности разных эпох в творчестве самого

Жуковского. Благодаря ему эта идея укоренилась и в русской мемуарной культуре

XIX в., возникшей из стремления ее создателей сохранить для потомства живой

облик великих современников.

Прежде чем стать теорией, философией и родом творчества,

воспоминание как категория духовной жизни и примета психологического

процесса нашло свое воплощение в поэзии Жуковского. В самых ранних одах

1797--1799 гг. ("Добродетель", "Герой", "Человек") идея воспоминания, еще не

выраженная словесно, организует нравственную и эстетическую концепцию

личности, общества и истории. Память как словесный лейтмотив входит в лирику

Жуковского, начиная с перевода элегии Т. Грея "Сельское кладбище" (1802):

"Любовь на камне сем их память сохранила". С этого момента воспоминание как

состояние живущей и творящей души образует устойчивый эмоциональный

рисунок элегии Жуковского:

Сижу, задумавшись, в душе моей мечты:

К протекшим временам лечу воспоминаньем...

О, дней моих весна, как быстро скрылась ты,

С твоим блаженством и страданьем!

"Вечер", 1806

Однажды оформившись как лейтмотив, категория воспоминания далее

дифференцируется, обрастая целым рядом переносных смыслов и оттенками

эмоциональных значений; но при этом сохраняется главное: синонимичность

воспоминания и поэтической мечты, прекрасного, идеального:

Воспоминанье здесь унылое живет!

Здесь, к урне преклонясь задумчивой главою,

Оно беседует о том, чего уж нет,

С неизменяющей Мечтою.

"Славянка", 1815

Не случайно то обстоятельство, что особенная продуктивность мотива

воспоминания в лирике Жуковского приходится на 1814--1824 гг.
– - время

неоспоримого первенства его на русском Парнасе, время максимального влияния

его поэзии на русский литературный процесс и на формирование поэтических

систем его младших современников, среди которых первое место принадлежит

Пушкину, органично усвоившему культ воспоминания из поэзии своего учителя.

Практически каждое стихотворение Жуковского -- от альбомной шутки до

эстетического манифеста -- организовано мотивом воспоминания, которое

постепенно становится синонимом самой жизни: