необходимое для него переходное звено от отвлеченно-невещественного

поэтического воспоминания к конкретике мемуарного жанра.

В 1830--1840-х годах Жуковский, разделивший пушкинское увлечение

мемуарной литературой и историческим анекдотом и бывший инициатором

предпринятой Пушкиным записи устных рассказов Загряжской, практически

становится мемуаристом в своих письмах. Два знаменитых письма поэта 1837 г.
– -

Сергею Львовичу Пушкину и шефу жандармов А. X. Бенкендорфу -- осознаются

сегодня как мемуарные источники биографии Пушкина. Не столь широко

известные образцы этого жанра -- очерки-некрологи "О стихотворениях

И.И.Козлова", "К. К. Мердер", биографический очерк "Иосиф Радовиц", письма--

отклики на известия о смерти А. И. Тургенева и Н. В. Гоголя, своеобразные

надгробные речи друзьям, которые бегло очерчивают контуры их обликов. Поэт,

культивировавший воспоминание как эстетическую и нравственную ценность,

воплотил этот культ в собственных воспоминаниях о близких спутниках своей

жизни:

О милых спутниках, которые наш свет

Своим сопутствием для нас животворили,

Не говори с тоской: их нет;

Но с благодарностию: были!

"Воспоминание", 1821

Для истоков формирования русской мемуаристики как отрасли словесной

культуры первостепенное значение приобретают не только поэзия Жуковского,

сделавшая воспоминание насущной потребностью эмоциональной жизни, не

только его собственные мемуарные опыты, но и его эпистолярные размышления о

сущности мемуарного жанра. В этих письмах поэтическая философия

воспоминания постепенно переходит в концепцию мемуаристики, в которой

Жуковский, как и в поэзии, выступает новатором. Из его рекомендаций

"анналисту" их общего прошлого, А. П. Зонтаг, вырастает своеобразная

фрагментарная теория романтических мемуаров "без связи", "без порядка", одушевленных настроением и тем не менее связанных с конкретной, в духе

поэтической теории романтизма, "местностью". Первая такого рода рекомендация

высказана довольно рано: в апреле 1836 г. Жуковский пишет своей

"соколыбельнице": "Я бы вам присоветовал сделать и другое: напишите свои

воспоминания или, лучше сказать, наши воспоминания. Для этого не нужно и

плана; или вот какой план: сделайте по азбучному порядку роспись имен всех тех,

кого знали, и каждый день напишите что-нибудь о ком-нибудь из этого

лексикона: пропасть приклеится само собою и постороннего, и мыслей всякого

рода, и описаний, и собственных опытов" {Уткинский сборник... С. 111--112.}.

Здесь прежде всего обращает на себя внимание то, что для Жуковского

мемуары не равны автобиографии в узком смысле, "исповеди", истории души,

чего следовало бы ожидать от поэта-романтика. "Пропасть постороннего" -- это

выражение синтетичности мемуарного типа мышления и творчества, органично

сплетающего личностный аспект автобиографии с индивидуальным ощущением

эпохи в целом. Насколько устойчив этот тип в сознании поэта, свидетельствует

повторная рекомендация, высказанная той же А. П. Зонтаг почти через

пятнадцать лет как реакция на ее первые собственно мемуарные опыты: "Вот в

чем дело: вы так мило говорите о нашем прошлом, <...> что мне живо захотелось

вас из биографа великих мужей древности для детей превратить в нашего

семейного биографа. <...> Вы живете там, где каждая тропинка, каждый уголок

имеет для вас знакомое лицо и родной голос, <...> -- возьмитесь за перо и

запишите все, что вспомните. Не делайте никакого плана. Каждый день "что-

нибудь, как придет в мысль и в сердце" {Там же. С. 123.}.

Эмоциональный ореол памяти, окружающий пейзаж детства и юности,

топография и география Мишенского -- вот что в представлении Жуковского

может стать источником мемуарного вдохновения. Воспоминания в понимании

поэта -- хорошо осознанный синтез конкретики и лирического, личностного

переживания этой конкретики: "Я бы на вашем месте сделал так: сперва просто

написал бы хронологический, табеллярный порядок всех главных событий по