Чемодан я собрал довольно быстро. Собственно, он всегда наполовину собран, разные мелочи для поездки так в нем и хранятся. Например, перекрученная алюминиевая ложка дембельского образца с выцарапанной надписью «Ищи мясо, сука!» Перочинный нож, с которым можно ходить на средней величины медведя. Игрушечный на вид кипятильник повышенной зверской мощности. Спрятанный от жены блок сигарет. Захваченная на память из самолета пластмассовая чашечка.

У меня свой метод укладки. Сначала все вещи сваливаются в одну кучу на диване. Потом надо сесть и задуматься – что же я мог забыть? Главное – не думать очень долго, потому что Даша начинает ходить кругами, выискивать, что бы такое, жизненно ей необходимое, утащить. Она, как сорока-воровка, все несет в гнездо своим деткам-игрушкам.

Пришлось тактично уговорить ребенка сесть и нарисовать какую-нибудь картинку. Она крайне нужна папе в дорогу. Другой помощи пока не надо, основная помощь – это не мешать.

Дочь разочарованно удалилась в свой угол, а я понес чемодан к дивану и начал загрузку. На дно сунул концертные туфли, по-артистически упрятанные в старые носки. Остальное распихал по углам. По случаю всеобщей талонной суверенизации добавил чай и сахар. Жена со вздохом пожертвовала две банки рыбных консервов. Костюм и рубашки заняли место сверху – меньше помнутся. Хотя после чемодана одежда все равно производит неизгладимое впечатление.

В общем, голому собраться – только подпоясаться. Наступила минута расставания с родными и близкими.

– Даша! Маленький бандитус! Иди, я тебя поцелую.

Дочка, не вставая, замахала руками и показала язык:

– У-у-у-у!!!

Трогательное прощание со стариком-отцом.

Жена вмешалась:

– Даша! Иди поцелуй папу! Он уезжает.

Маму она слушается почти беспрекословно. Подошла, прижалась – маленькое, теплое, своенравное существо.

– А что ты мне привезешь?

– То, что куплю. Я же не знаю, что там будет в магазинах.

Думаю, что знаю – ничего там в магазинах нет.

– Купи жевачки.

– Обязательно. – Это обещать легко, жевачки кругом навалом. – Слушайся маму, не обижай ее.

Обнял Татьяну, поцеловал в щеку.

– Возвращайся быстрей.

– Как получится.

– Будешь изменять – убью!

– Не говори глупостей. Давай присядем на дорожку.

Присели. Жена на табуретку, дочь на полку для обуви, я прямо на чемодан.

– Ну все, пока.

Погладил Дануську, еще раз чмокнул жену. Посоветовал:

– Держи хвост морковкой! Скучай без меня.

– Звони.

– Есть, товарищ командир. Если будет возможность.

– А доволен-то как… – Татьяна скупо улыбнулась.

– Все, бегу.

Вышел из подъезда, поздоровался с зоркими бабушками на лавочке и заторопился к автобусной остановке. Настроение было выше среднего. Я вообще люблю уезжать. Чувствуешь какой-то эмоциональный подъем. Не зря ведь творческий союз посылал своих советских писателей в дальние командировки. В освобожденной от домашних забот голове неожиданно просыпаются умные мысли. Хочется припасть к столу и сочинить нетленку вроде птицы-тройки. У меня много песенных сюжетов задумано в дороге: всплывают вдруг несколько строчек, и видишь, что из этого что-то должно получиться. А уже потом, дома, пытаешься это «что-то» втиснуть в слова. Иногда удается, но часто бьюсь впустую – настрой теряется, приходится себя заводить, и выходит уже не то.

Пока ждал общественный транспорт, родилась строчка «У царя Иванушки».

Прямо с музыкой, однообразной, как колокольный звон. Что-то обрядовое, околонародное.

У царя Иванушки, в неоглядной вотчинен,

И палаты светлые, и засовы прочные…

Видимость благополучия царя-батюшки. Все, вроде, хорошо, а душа мается: жизнь-то на чужой крови построена. И без крови на троне не удержишься. Надо обдумать. Вдруг это та песня, которую я всю жизнь в себе ищу? А может, просто дань моде – сейчас все набросились на русский материал, без фураги хоть на сцену не выходи.

3.

Все течет, все из меня.

Р. Декарт (искаж.)

Я так и не научился спать в самолетах (в автобусах, правда, уже могу). Тем более, что лайнер ТУ-154 комфортабельному отдыху не способствует. Мечта нашей авиации – грузить пассажиров штабелем, чтоб больше вошло. И многое сделано на пути к исполнению этой мечты. Чувствуется напряженная работа светлых конструкторских умов. Кресла узкие и поразительно неудобные. Расстояние между рядами минимально. На подлокотнике два локтя, твой и соседский, уже не умещаются. Меняешь одну неудобную позу на другую. Затекают сразу ноги, руки и шея. Живот после аэрофлотовской пищи активно урчит, вырабатывает биогаз. Еще и курить нельзя. И взятый в дорогу остросюжетный детектив оказывается тупосюжетным. Остается только впасть в анабиоз и заниматься самокопанием.

Как модно теперь говорить, жизнь человеку дается, и прожить ее надо. Мне уже сорок лет. А если пройдет еще год, то будет сорок один. И так далее. В общем, я в возрасте творческой половой зрелости.

У меня есть сын, которого я лет десять не видел. Есть третья жена, которая принципиально ничем не хуже первых двух. Есть дочь, которая на глазах отбивается от рук. Правда, какое-то влияние я на нее все же оказываю. В частности, Даша уже пытается сочинять. Ищет нетрадиционные пути к слову. Недавно пела своей кукле: «Петух захлопал хвостом во все горло». Я сказал, что петух вообще-то хлопает крыльями. Дочь возразила, что вообще крыльями, а ее петух – хвостом. Про горло я промолчал. Если в одной фразе сразу несколько ошибок – это признак стиля.