– Так вы здесь, в Братске живете?

– Нет, мы с Женей на семинар приехали. Живем в Харанжино, а сейчас здесь, в гостинице.

– Женя – это муж?

Девушка улыбнулась.

– Женя – это заведующая клубом. Она вас встречала, помните?

Действительно, там мелькала какая-то женщина. Страшненькая и в возрасте. Как раз, в общем, для О.А.

– А уезжаете когда?

– Завтра, – голос девушки звучал виновато. Ничего, мол, не поделаешь, служба такая. – У меня занятия. Я в музыкальной школе работаю.

– Наверное, директором? – я старался не выглядеть слишком серьезным. Как говорил Высоцкий в знаменитой роли Глеба Жеглова: хочешь понравиться – улыбайся.

– Преподаватель. Класс баяна.

– Это мой любимый инструмент. А как вас зовут?

– Людмила.

– Это мое любимое имя.

– А мой сорок шестой – это, конечно, ваш любимый размер? – спросила девушка.

– Безусловно. Меня, кстати, зовут Виталий.

– Я помню.

Артподготовка завершилась. Следует решающий удар.

– Людонька, – сказал я как можно проникновеннее, – я мог бы долго говорить, что вы прекрасно выглядите. Но меня безумно поджимает время. Мы должны ехать на концерт. Труба зовет. Вернемся где-то к полуночи. Вы рано спать ложитесь?

– Не знаю…

Теперь главное – не давать человеку опомниться. Пусть у него будет четкое и ясное задание.

– В общем, начиная с половины двенадцатого звоните каждые десять минут. Номер восемьсот сорок восемь. Запомнили? Восемь, четыре, восемь. Выпьем чаю, поболтаем, споем что-нибудь душевное. Очень жду. В крайнем случае – звоните, пожелайте доброй ночи. Все, побежал. Целую.

Я прощально махнул рукой и выскочил на улицу. Народ уже томился в автобусе. Саша выразительно постучал по часам на волосатом запястье. Я, каясь, прижал ладонь к груди.

– Ну что, едем? – спросил шофер и щелчком выбросил окурок в раскрытую дверь.

– Да, поехали.

Мотор, как обычно, завелся с пол-оборота вокруг земного шара. Я плюхнулся на излюбленное место.

– Как мы себя чувствуем после вчерашнего самогона? – поинтересовался Саша.

– По-японски, – ответил я. – В смысле херовато.

– Вид, вроде, ничего, – сказал Саша. – Взгляд, устремленный в светлое вчера… Голова не болит? Хотя ты человек творческий, значит, спишь до обеда…

Он устроился поудобнее и вернулся к прерванному было рассказу.

– Гостиница обычная, около вокзала, называется «Приморье» (мне: Это во Владивостоке). Тараканы вот такие, – Саша показал на пальцах, какие именно. – Мужик звонит мне домой из номера: сидим-гудим, есть бабы, срочно нужна музыка, приноси. А у меня как раз магнитофон полетел, в ремонте. Пошел к соседу, так и так, выручай. Сосед, жлоб, вытаскивает проигрыватель, сраный до ужаса, чемоданчиком, «Юность» называется. Тридцатку когда-то стоил. Беру эту рухлядь, пару пластинок, по пути в магазин забежал. Город тогда (мне: Это шестьдесят девятый год) завалили питьевым спиртом и болгарским вином. Набрал пойла, прошел в гостиницу. Там, конечно, кир горой, бабье вербованное и мои орлы – киносъемочная группа, столица, делаем фильм об океанских просторах. Напились до одурения. Размякли, завели проигрыватель. Песни Валерия Ободзинского, «Эти глаза напротив». Танцуем все в одном клубке. Потом разбрелись по гостинице, стали чудить. Одна чувиха завалилась у себя в номере, дверь нараспашку, юбка задрана, весь мех наружу. И спит. Заходи и отмечайся… Песни какие-то пели, в гостях друг у друга побывали. Я уже не выдержал, рухнул на ближайшую койку. Музыка гремит, вокруг орут, а я дрыхну. Просыпаюсь часа через три, ночь на дворе, девки слиняли, ребята протрезвели, сидят – лечатся. Чувствую, что-то не то. Проигрывателя нет! Спрашиваю: что, спернул кто-то? Коля Беляев, оператор, мы его сокращенно звали Кобеляев, говорит: садись, прими, сейчас все объясню. Объясняет. Мы, говорит, стали вырубаться. Так ты ж мою койку занял, а я уж рядом пристроился. Спать хочу, а проигрыватель играет, мешает. Встал, снял пластинку, лег – играет!. Бужу тебя, прошу: выключи, а то я его в окно выброшу! Ты, вроде, проснулся, крикнул: «Выдерни шнур!» Я выдернул, лег – играет! Опять тебя толкаю: выключи, а то я его точно в окно выброшу! Ты только рукой машешь – по фигу. Я окошко открыл да и выкинул его. Лег – играет. Я совсем обалдел. Вскакиваю, смотрю – это, оказывается, радио играет… Пришлось назавтра идти в магазин, соседу своему, жлобу, проигрыватель взамен покупать. Так, оказывается, такого говна и в магазинах-то уже нет! Взяли хороший, за стольник, чтоб этот козел не вонял…

Кипренский скрипуче хихикал. Меня история не порадовала. Я переживал начало романтического приключения. До этого меня только однажды опознали как артиста. И то чуть не спутали. Я тогда еще работал в институте, где не всем нравились мои гитарно-литературные выкрутасы. Тем более, я не отличался дисциплинарной усидчивостью. Хотя план сдавал досрочно.

Близилось Восьмое марта, и мы с частично освобожденным парторгом Кузнецовым тащили их магазина большое зеркало в подарок институтским дамам. Остановились передохнуть. Шедший мимо потертого вида мужик зацепился за меня взглядом и сбился с ритма.

– Это не тебя вчера по телевизору показывали? – недоверчиво спросил он.

Я сознался, что показывали меня.

– Ты в ансамбле играл, да?

– Нет, – сказал я, мучительно ощущая свою неполноценность. – Я один, с гитарой. Без ансамбля.

– Верно! – вспомнил мужик и широко улыбнулся. Я улыбнулся в ответ. Парторг улыбался нам обоим. Разговор заглох. Я не знал, о чем беседуют в такой ситуации. Мужик явно не привык общаться с телезвездами. Но какие-то соображения у него имелись.

– Слушай! – вдруг решился он. – Пойдем выпьем!

Я глянул на заскучавшего Кузнецова и отказался.

– Спасибо. Как-нибудь в другой раз.

– А-а-а, – сообразил мужик. – Так ты на машине. Ну ладно, счастливо.

И ушел, не попросив автографа.

Так что опыт неожиданных встреч с незнакомыми поклонниками у меня минимальный. Гитара, конечно, здорово помогает любому роману. Особенно на стадии ухаживания. Но у меня всегда получалось так, что сначала я знакомился с девушками, в потом сам же приглашал их на концерт. То есть моя артистическая слава решающего значения не имела. Как в анекдоте про армянское радио: «Правда ли, что Петр Ильич Чайковский был педерастом?» – «Правда. Но мы его любим не за это».