В любой точке жизненного пространства на Сашу сваливались удивительные, невероятные, фантастические сюжеты. В него или его друзей влюблялись заслуженные красавицы. Его выбрасывали из самых дорогих ресторанов, в том числе и за рубежом. Известные деятели культуры в перерывах между возлияниями делились с ним сокровенными мыслями. Его деятельность будоражила города и веси. Он был автором смелых проектов и неожиданных решений. Бил морды партийным деятелям старой и новой формации. Имел личные контакты с половиной страны.

Вообще-то, многочисленные рассказы о своих подвигах – характерная черта любого концертного администратора. Вероятно, они тайно сдают какой-то профессиональный экзамен старейшинам шоу-бизнеса. Саша выгодно отличался от собратьев по труду. Он не травил ради красного словца. Не говорил, допустим, что охотился с именным бумерангом из оружейной коллекции Брежнева. Или что его знакомый с похмелья испускает таинственные ультразвуковые сигналы, отпугивающие комаров. Не изобретал велосипед с подвесным плугом. Не продавал использованные магазинные чеки простодушным жителям восточных регионов под видом нововведенных денежных единиц. Саша презирал жалкий дилетантизм и откровенное вранье. Он желал быть скромнее. Уделял повышенное внимание другим героям. Помнил, что подробность – царица репортажа. Старался не перегружать свою речь литературным слогом.

При этом он обладал некоторым поэтическим даром. Дом писателя интимно называл писдомом. Увидев из автобусного окна крупногабаритную сибирячку, мог сказать:

– Хорошо б для понта

Трахнуть мастодонта!

Когда я замешкался в проходе автобуса, он отстранил меня со словами:

– Уберите тухес,

Вы не в дискотухе-с!

Подозреваю, что многое он выдумывал, где-то слышал или читал. Но пропуская через себя, отрабатывая и оттачивая на случайной по большей части аудитории, Саша одухотворял исходный материал, превращал сырье в продукт. Он не требовал безграничной веры, он утверждал себя как мастер живого слова. Мог даже выслушать собеседника, если, конечно, тот не злоупотреблял оказанной милостью.

Свои истории Саша вспоминал ассоциативно. Как-то О.А. высказал недовольство качеством перевода в лежащем на коленях детективном романе. Саша тут же откликнулся:

– С ребятами как-то был в Москве, там одни козлы предложили порнуху катать. Фильм фээргэшный, полное говно: обычное, типичное, никем не победимое... Но трахаются на каждой секунде. Напечатали афиши –«Суперэротика!» – и в Курскую губернию, потом Орел, Белгород, короче, весь регион. Видеосалоны, червонец с носа. А фильм не дублированный, на немецком языке. Там, в основном, переживания героини – лежит с одним, вспоминает о другом, что-то говорит, если рот не занят. В общем, надо брать переводчика. С собой его таскать невыгодно, у нас и так три человека. Я сам этот суперсекс уже наизусть выучил, но я за кассой слежу, а то надуют, а еще двое носятся по салонам, договариваются, чтоб ни минуты простоя. И всем надо дать материальную заинтересованность, да еще козлам из Москвы отстегнуть. Переводчика ищем на месте, экономим. В Орле наняли одного паренька, работать готов за харчи, и фамилия подходящая – Захарченко. Немецкий он, вроде, знает, но с голоса переводить боится. Я ему объясняю: в салоне немцев нет, говорит она «любимый» или в жопу посылает – без разницы. Никто проверять не будет. Главное, не молчи. Не успел перевести – говори, что в голову взбредет. Уломал. А в фильме, когда они в постели кувыркаются, в самый ответственный момент в комнату вбегает собака, ньюфаундленд, он героиню тоже раньше трахал и теперь вроде как ревнует. Парень наш первый раз картину видит и на этой сцене растерялся. Собака лает, а он переводит: «Гав! Гав!» Так самое интересное – зрители не поняли! Даже не смеялись.

Пока мы переживали услышанное, Саша сходу переключился на другую историю. Тоже с поучительным лингвистическим уклоном.

– Был в Тбилиси. Интересный, надо сказать город. Народ гостеприимный, но со своими понятиями о культуре поведения. Я со знакомым туда ездил. У вас, кстати, познакомился, в тогдашнем Ленинграде. Около метро «Петроградская», в подземном переходе. Иду, смотрю – стоит грузин с цветами и зазывно кричит: «Свэжий кал! Свэжий кал!» Это он каллы продавал. Познакомились, разговорились. Его Теймураз зовут, можно Тимур. Красивое имя, высокая честь. Шнобель, как у пеликана. Тимур меня к себе позвал помочь ему цветы доставить. Их чемоданами возят на самолетах. Я и не знал, что у нас такие чемоданы выпускают, метра два на полтора, не вру! С цветами-то он, правда, легкий… Приехали, то да се, молодое грузинское вино, шашлык, зелень, мужской разговор. Весь день носимся с пьянки на гулянку. Один раз спустились в метро. Народу тьма. Еле пробились в вагон, меня к дверям прижали – не повернуться. Не вздохнуть, не пукнуть. Вдруг посреди перегона электричка – бац! – останавливается. Шеф по трансляции что-то говорит на родном языке и резко открывает двери. Я чуть в туннель не вылетел, еле удержался за жопу Теймураза. Прилип к ней, как пидор. Грузины вокруг понимающе молчат. Потом двери закрываются, шеф опять что-то объявил, и поехали дальше. Я у Тимура спрашиваю: «Что он сказал-то?» – «А он говорит – нэ прислоняйтысь к двэрям!»

Мы с О.А. жадно внимали. Молчаливый шофер недоверчиво кивал головой. А Саша уже был заряжен на новое транспортное воспоминание:

– Ехал в трамвае. На передней скамейке сидит морячок-лейтенант. Видно, что недавно из училища. Форма новенькая, на лице, кроме идиотской улыбки, свежеотпущенные усики и бакенбарды. Работает под крутого морского волка. Он якобы не замечает, что вокруг народ толкается. Он смотрит в окно. В голубые дали. Он чувствует себя моряком, красивым сам собою. От ушей и до хвоста. На остановке входят женщина с ребенком, пробиваются к окну, в которое смотрит этот мудаковатый лейтенант, и с намеком стоят у него над душой. Он как бы очнулся от мечтательности, пытается встать и уступить место: «Садитесь, пожалуйста!» Женщина вежливо отказывается: «Ах нет, что вы!» Он тогда предлагает: Давайте я вашу дочку на колени посажу». Девочка влезает грязными подошвами на новую лейтенантскую форму и тянется руками к его засратым жидким бакенбардам. Ей интересно их потеребить. Морячок, конечно, балдеет от такого внимания и ласково спрашивает: «У твоего папы тоже такие волосики?» – «Нет, – говорит девочка, – у мамы на писе такие». Ну, конечно, полный елдец!

Так что в дороге, благодаря Сашиным усилиям, мы скучали редко. Нас обогащал чужой опыт. Мы неудержимо росли над собой.

8.

Ну, еще бы!

В.И. Ленин, ПСС, т. 21 с. 302

– Приехали! – вздохнул шофер. Это было его второе слово за всю дорогу. Первое он сказал при отправке: «Поехали!»

Мы выбрались из атобуса. Клуб был обычный, деревенский, каких много. Они похожи, как близнецы. Одноэтажное деревянное здание с большим фойе, куда выносят радиолу для дискотеки. В фойе стояли будущие зрители. С нами их стало больше ровно вдвое.

– Так, – сказал Саша. – Встречают по одежке, провожают по платежке.

И пошел ругаться с завклубом. О.А. потрусил на водопой к большому эмалированному баку. Второе коммунальное удобство, предназначенное для прямо противоположных целей, размещалось на улице. Отсутствие в нем дверей легко объяснялось остаточным принципом финансирования объектов культуры.

Я потоптался у входа и вынул сигареты.

– Все нормально, – выскочил Саша. – Народ будет. Они не знали, приедем мы или нет. Сейчас засылаем гонцов по деревне, через полчаса начнем. Товарищи! – возвысил он голос. – Прошу покупать билеты!