Вечером вышла статья, в которой говорилось, будто ходит слух, что венская дипломатия стремится к тому, чтобы убедить немцев согласиться на перемирие с французами. Трудно верить подобной молве. В настоящее время перемирие было бы благодеянием для французов, оно усилило бы их сопротивление и в то же время затруднило бы заключение признанного необходимым мирного договора. Неужели Австрия в этом видит достижение своей цели? Следующие размышления наводят на это. Если в Вене огорчаются плодами наших побед, если нам будут препятствовать приобрести верные границы на западе, к занятию которых мы стремимся, тогда может возгореться новая война или возобновится прерванная. Ясно, в ком французы искали бы тогда себе союзника и, вероятно, нашли бы. Не подлежит сомнению, что Германия в таком случае не ждала бы, пока Франция выйдет из хаоса, в который ввергла ее настоящая война. Германия должна прежде всего стараться найти этого будущего союзника Франции и сделать его безопасным; оставшись изолированным, он нес бы ответственность за то, что помешал нам в достижении нашей цели.

Четверг, 27-го октября. Капитуляция Меца, вероятно, будет подписана в продолжение сегодняшнего дня. Вся тамошняя армия, не исключая офицеров, взята в плен, и вместе с 60 000 сборным французским войском будет отправлена в Германию. Утром получена телеграмма, что наши войска, стоящие около Парижа, заметили пушечную пальбу из Монмартра, в предместье Вильете, и что в продолжение нескольких часов слышны были ружейные выстрелы на улицах. Может быть, восстание радикалов? Потом написал вторую статью, в которой упомянул о вмешательстве Бейста в наши переговоры с Францией. Гацфельд рассказывал вечером, что, находясь сегодня у форпостов, он видел много американских семейств, выезжающих из Парижа: они решились покинуть обложенный город, в котором становилось жить довольно беспокойно. Было до двенадцати подвод с белыми знаменами; все они следовали по дороге через Вилльжюиф. Члены португальского посольства тоже покинули Париж и отправились в Тур.

Пятница, 28-го октября. После полудня Мольтке прислал шефу телеграмму, которой уведомлял, что капитуляция Меца подписана сегодня в 12 ч. 45 м. Взятая в плен французская армия состоит из 173 000 человек, между которыми 16 000 больных и раненых. За обедом присутствовали фон Бенигсен, фон Фриденталь и фон Бланкенбург – последний – друг шефа. Разговор о пленных офицерах, взятых в Меце, и о предстоящем отправлении их в Германию перешел на генерала Дюкро и на постыдное бегство его из Понт-а-Муссона. «Да, – сказал министр, – он мне прислал длинное письмо, в котором говорит, что упрек, который мы ему делаем за нарушение им данного слова, неоснователен; несмотря на это, я все же своего мнения о нем не изменил». Шеф сообщил нам также, что его посетил «посредник Гамбетты, который в конце переговоров спросил, «признаем ли мы республику?». На что я ему ответил: «Без сомнения. И не только республику, но если хотите, то даже и династию Гамбетты, лишь бы она доставила нам выгодный и прочный мир». «В сущности, не все ли нам равно, какая будет династия: Блейхредера или Ротшильда!» – прибавил он, вследствие чего эти два господина сделались на некоторое время предметом разговора.

От Л., который пришел вечером, по обыкновению, за приказаниями я узнал, что советник посольства Замвер, некогда премьер «герцога Фридриха VIII», с некоторых пор находится здесь и сообщает о разных событиях корреспондентам газет. «Нувеллист» должен перестать выходить, и вместо него появится большая газета под названием «Moniteur Officièl de la Seine et Oise». Она будет издаваться за счет правительства.

Суббота, 29-го октября. В преобразованном «Нувеллисте» некоторые события или неточно переданы, или же тут кроется интрига. Сегодня рано утром, во время моих занятий, некто Теодор N, «colloborateur du Moniteur Officièl de la Seine et Oise», прислал свою карточку, и вслед за ней вошел молодой человек, присланный префектом для получения от меня наставления для составления передовой статьи. Я ему заметил, что Д. может отлично заменить меня, тем более что он остается во главе издания, я же могу вступить с ним в сношения не иначе как по приказанию союзного канцлера, вследствие чего он меня спросил, следует ли ему передать об этом префекту и следует ли этому последнему лично переговорить с графом Бисмарком. Я ответил, что префект должен сам знать, как ему надо поступить.

За завтраком Сен-Бланкар сообщил нам, что завтра нас посетит Тьер, а Бельзинг выразил мнение, что мир близок, в чем, однако, мы усомнились, пока шеф сам не подтвердил слов Бельзинга. До нас дошло, что Мольтке получил графское достоинство и что король произвел кронпринца и своего племянника, бывшего при осаде Меца, в фельдмаршалы.

В начале обеда шеф, убедившись в справедливости этого слуха, нашел награды эти совершенно справедливыми, с чем вполне согласился и Дельбрюк. Затем зашла речь о последствиях мецского дела. Министр сказал, что капитуляция Меца удвоила число наших пленных. «Нет, даже более чем удвоила, так как у нас в плену все войска, которые Наполеон держал в Вейсенбурге, Верте и Саарбрюкене, за исключением, конечно, убитых нами. У французов остались только вновь сформированные и прибывшие войска из Алжира и Рима, к которым прибавился Дюнуа с несколькими тысячами человек, бежавших из-под Седана. Их генералы также почти все в плену». Шеф сообщил далее о том, что Наполеон просил возвратить ему в Вильгельмсхёе запертых в Меце бывших маршалов Базена, Лебефа и Канробера. «Дайте мне партию для виста, – сказал он. – Я ничего не имею против этого, и король дал на это согласие». К этому он прибавил, что теперь совершаются такие странные вещи, о которых прежде и не помышляли. «Между прочим, может случиться, что мы созовем имперский сейм в Версале, тогда как Наполеон в то же время соберет для совета о мире сенат и законодательный корпус в Касселе. Он объявил нам, что вызвал сюда для переговоров представителей партий: Фриденталя, Бенигсена и Бланкенбурга, чтобы выслушать их мнения о созыве нашего сейма в Версале. «На либеральную партию я не обращаю никакого внимания; они хотят невозможного, – продолжал он. – Они как русские, которые зимой едят вишни, а летом требуют устриц. Когда русский входит в лавку, то требует «чего-нибудь» (kak nje bud), что, собственно, значит: дайте мне того, чего нет».

К первому блюду приехал принц Альбрехт-отец с своим адъютантом и сел по правую сторону шефа; он сначала выпил стакан магдебургского пива (приношение – и очень хорошее), а потом стал пить сект. Старый полководец, как настоящий прусский принц, храбрый и верный своему долгу, пробрался с своей кавалерией по ту сторону Орлеана. «Сражение при Шатодене было постыдное», – говорил принц. В заключение он отнесся с большой похвалой о герцоге фон Мейнинген, который также не останавливался ни перед какими опасностями и лишениями. «Смею ли спросить, – сказал принц, обращаясь к Бисмарку, – как здоровье графини?» «О, она теперь совсем здорова, так как сын совершенно оправился, но до сих пор питает ненависть к галлам, которых она желала бы видеть всех перебитыми даже до последнего ребенка, хотя они, в сущности, и не виноваты в том, что имеют таких гнусных родителей». Потом он сообщил, что в ране, полученной графом Гербертом, врачи признали присутствие ядовитой материи.

Вечером говорено было о том, что несколько экземпляров «Нувеллиста» № 13, заказанных Абекеном, будут отосланы в Париж, дабы сообщить парижанам подробности о капитуляции Меца.

Глава X

Тьер и первые переговоры о перемирии в Версале

30-го октября рано утром, прогуливаясь вблизи Сен-Клу, я встретил Бенигсена, который в этот день намеревался вместе с Бланкенбургом отправиться на родину. На мой вопрос он мне сообщил, что там господствует полнейшее единодушие, и настроение народа не оставляет желать ничего лучшего. Возвратясь домой после 10 ч., я узнал от Энгеля, что незадолго до моего возвращения был Тьер. Он приезжал из Тура за получением пропуска для проезда через наши линии в Париж. Гацфельд, рассказывая о том, что завтракал с Тьером в Hôtel des Reservoirs и провожал его до экипажа, в котором он с лейтенантом фон Винтерфельдом должен был доехать до французских форпостов, прибавил, что Тьер по-прежнему остроумен и любезен. Он первый узнал Тьера, провел его в зал и уведомил министра о его прибытии. Министр тотчас же вышел к нему, и между ними наедине завязался разговор, продолжавшийся не более двух минут, после чего шеф позвал Гацфельда и дал ему поручение сделать необходимые приготовления для скорейшего доставления Тьера в Париж. Он сообщил ему также, что после приветствия Тьер сказал ему, что он приехал не затем, чтобы вести с ним переговоры. Гацфельд нашел это совершенно естественным, так как Тьер неимоверно честолюбив и охотно заключил бы с нами мир уже для того только, чтобы этот мир назывался миром Тьера, – но не знает, что скажут о том в Париже.

Между тем шеф отправился со своим двоюродным братом на смотр, который делал в это утро король 900-му отряду гвардейского ландвера. Во время нашего завтрака шеф возвратился и привел с собой маленького, кругленького, гладко выбритого господина, который оказался саксонским министром фон Фризеном.

Он придвинул себе тарелку, и так как тут присутствовал и Дельбрюк, то мы имели честь сидеть за столом с тремя министрами. Шеф начал разговор о вновь прибывших сегодня гвардейцах и сказал, что лица и широкие плечи их внушат страх парижанам. Потом, обратясь к Гацфельду, спросил: «Надеюсь, что в разговоре с Тьером вы не упоминали о Меце?» «Нет, он ничего не говорил о Меце, хотя, без сомнения, все знал». «Конечно, он знает все». Гацфельд заметил еще раз, что Тьер по-старому был очень любезен, но все еще тщеславен и самолюбив; например, он ему рассказывал, что на днях, встретив мужика, спросил его: желает ли он мира? – «Конечно». – «Знает, с кем говорит?» – «Нет». – Тьер назвал себя и спросил: не слыхал ли он чего о нем? Мужик и на это отозвался незнанием. В это время подошел другой и, когда мужик спросил пришедшего: кто такой Тьер, то он ответил, что он – член палаты. «Очевидно, что Тьер сердился на то, что о нем так мало знали», – заметил Гацфельд.