Когда пришел Тьер, мы отправились – я, Виллиш и Вир – прогуляться мимо Глатиньи, Шеснэ и Роканкур на Марлинский водопровод, на платформе которого вскоре показались также Дельбрюк и Абекен. В ясную погоду далеко видна окружающая местность. Впереди – развалины домов; далее через лес и парк – деревни, Ласель и Буживаль, и светло-голубая Сена, по берегам которой цепью расположены деревни. Над этим ландшафтом, правее, возвышается на небольшой безлесной горе форт Мон-Валерьян, окна которого, освещенные вечерним солнцем, ярко горели. Еще дальше, правее, виднеется восточная часть Парижа и купол Дома инвалидов. Левее, между островами и столбами перекинутых мостов, струится Сена. По сю сторону, на расстоянии часа ходьбы от того места, где мы находились, виден город и замок Сен-Жермен, позади Версальский дворец и множество дач и деревень. В телескоп, взятый нами у солдат, ясно можно было разглядеть толпу людей, копающих как будто картофель на полях, ниже форта, а также около одного белого дома – марширующих французских солдат, ружья которых ярко блестели на солнце.

Возвратясь в Версаль в 4 часа, мы узнали, что на этот раз Тьер, прощаясь с шефом, был не так весел, как прежде; что Бельзинг, который в последнее время все болел, просил у шефа позволения возвратиться в Берлин и что на его место уже назначен Вольманн. Шеф поручил мне телеграфировать в Лондон, чтобы вперед все прокламации Гамбетты сообщались ему не по телеграфу, потому что он совсем не интересуется так поспешно узнавать суждения этого господина.

За обедом, между прочим, рассуждали о предстоящих выборах в Берлине. Дельбрюк был того мнения, что они будут лучше прежних, если Якоби не будет опять выбран. Граф Бисмарк-Болен с ним не соглашался, он не надеялся на перемену. «Берлинцы, – сказал канцлер, – всегда делают оппозицию, и притом по-своему. Они имеют свои добродетели – разные и очень уважаемые; они храбро сражаются, но считают себя глупцами, если не противоречат правительству. Но в этом, – продолжал он, – недостаток не одних берлинцев. В больших городах делается то же, и в некоторых отношениях даже хуже. Вообще они не так практичны, как жители равнин, жизнь которых и деятельность ближе соприкасаются с природою и которые вследствие этого сохраняют больше здравого смысла. В больших городах, где народонаселение густо, индивидуальность скоро исчезает, – продолжал он. – Различные мнения, схваченные как бы на лету по слуху, перетолковываются толпою, передаются газетами и за пивом так укрепляются, что искоренить их совершенно невозможно. Второе зло – это народная вера или, лучше сказать, народное суеверие. Верят в то, чего не существует, считают долгом оставаться при своем убеждении и потом восторгаются абсурдами. То же самое и во всех больших городах – в Лондоне, например, где уличная чернь составляет особенную, отличную от других англичан касту, Нью-Йорке и особенно в Париже. Парижане своим политическим суеверием составляют отдельный народ во Франции, пристрастный и ограниченный в своих понятиях и ничего не имеющий за душой, кроме пустых фраз».

Министр сообщил нам, что сегодня по окончании переговоров с Тьером он неожиданно предложил ему вопрос, уполномочен ли он на дальнейшие переговоры. «Он удивленно взглянул на меня, – продолжал министр, – и я сказал ему, что с форпостов мы получили уведомление о начавшейся во Франции революции и о провозглашении в Париже нового правительства. Он, видимо, был этим огорчен, из чего я мог заключить, что он считает делом возможным победу красных и падение Фавра и Трошю».

Л., который теперь состоит постоянным корреспондентом «Moniteur», отказался поместить статью из «Norddeutsche Allgemeine-Zeitung» о капитуляции Меца, так как он признает Базена изменником. Он готов был подчиниться моим требованиям, но с тем, что он сейчас же сложит с себя редакцию, так как он «не может отказаться от своих убеждений».

В самом деле?

От девяти до десяти часов Тьер опять был у шефа.

Пятница, 4-го ноября. С утра стоит прекрасная, ясная погода. По желанию министра я исправил статью «Daily News» о его переговорах с Наполеоном при Доншери. Он три четверти часа разговаривал с ним в верхней комнате ткацкой и только самое незначительное время под открытым небом. Далее, он никогда не ударял указательным пальцем левой руки о правую, чего у него и в привычке нет, а также никогда с ним не говорил по-немецки. К хозяевам обращался на немецком языке, так как муж и жена порядочно объяснялись на нем.

С одиннадцати часов Тьер опять у министра. Вчера он послал в Париж некоего г. Кошери узнать, существует ли правительство 4-го сентября, и ответ, как говорили за завтраком, получен утвердительный. После того как Бланки с красными занял ратушу и продержал в ней в плену несколько часов регентов, Пикар освободил их с помощью 106 батальонов, как сообщает Абекен (вероятно, 106-го батальона), – и правительство устояло.

Рано утром меня уведомили о том, что по направлению к югу летит над городом воздушный шар. Ветер был благоприятный; после обеда за ним последовал и второй; первый был белый, а второй – трехцветный. За обедом в присутствии Бамбергера шеф сказал между прочим: «Насколько я замечаю, газеты обвиняют меня в том, что я не принимаю серьезных мер, а также и в том, что Париж до сих пор не бомбардируют. Вздор! Впоследствии они меня будут обвинять в понесенных нами потерях, которые, во всяком случае, незначительны. Мы потеряли в маленьких стычках гораздо больше людей, чем бы нам стоило большое сражение. Я желал того – но тщетно».

Речь зашла о том, что офицеры генерального штаба прежде утверждали, что два или три форта, выбранные для первоначальной атаки, могут ее выдержать только 36 часов.

Затем было говорено о созыве имперского сейма и таможенного парламента. Кроме того, небезынтересно было сообщение, сделанное за обедом Боленом, о том, что один служащий в Версале, кажется, он сказал – государственный прокурор, – пойман и уличен в письменном сношении с Парижем. Каким путем – еще неизвестно; может быть, через какой-нибудь подземный ход, который, пожалуй, тянется под Сеной до противоположного берега. Вечером я получил известие от Л., что Бамбергер, назначенный прусским консулом в Париже до окончания войны, взял на себя редакцию «Moniteur».

Ровно в 9 часов в переднюю вошел Тьер, где я его еще раз увидел прежде, чем он взошел в гостиную шефа, у которого он пробыл до 11 часов. Говорят, что он завтра опять хочет ехать в Париж. Во время их разговора получена телеграмма, в которой Бейст уведомляет, что если Россия не будет противиться решению Пруссии по отношению к Франции, то и Австрия поступит точно так же, но не иначе. Эта телеграмма тотчас была подана шефу в гостиную.

За чаем граф Бисмарк-Болен занял нас следующим рассказом: «На форпосты, – говорил он, – несколько дней назад пришел какой-то человек к дежурному офицеру, с которым и взошел в дом, но вскоре вышел переодетый вольным стрелком, проскользнув в кустах, и потом стремглав пустился бежать. С форпостов пустили в него несколько выстрелов, но он благополучно добрался до Севрского моста; он прыгнул в воду и, таким образом, бегом и вплавь добрался до противоположного берега, где был принят французами как соотечественник. Это один из наших лучших шпионов», – заключил свой анекдот рассказчик [11] .

Суббота, 5-го ноября. Погода была с утра пасмурная, но потом на несколько часов тучи рассеялись.

Мы узнали, что несколько офицеров из находящихся в Риме папских зуавов отправились из Швейцарии во Францию, чтобы сразиться при Шаретте с немцами, т. е. с врагами ультрамонтанского стана, но не за республику, как старались распространить газеты. Около часа продолжалось совещание канцлера и Дельбрюка с другими немецкими министрами, которым шеф докладывал о своих переговорах с Тьером, а также о скором приезде всех немецких высочайших особ. Кейделль в 4 часа пополудни отправился в Берлин. Целый день была слышна пальба, но не такая сильная, как в предшествующие дни. За нашим обедом из генералов присутствовал только Дельбрюк, но потом присоединился к нам также и канцлер, возвратившийся от короля, у которого он завтракал. Пока по просьбе канцлера Энгель наливал ему рюмку водки, он вспомнил следующую милую поговорку, которую он слышал от одного генерала: «Детям следует пить красное вино, взрослым гражданам – сект, а генералам – водку».