Л., пришедши в восемь часов для получения сведений, рассказал, будто посланник фон Гольц сказал ему в 1866 году, что он отправил курьера в прусскую главную квартиру, в Кениггрец, с известием, что император Наполеон не имеет ничего возразить против присоединения Саксонии, но посланный опоздал с этим известием на несколько часов (дело, как известно, происходило иначе).

Я уговорил тогда Л. написать статью в большую газету, в которую он пишет корреспонденции, о господствующем здесь воззрении на баварский договор. Против договора можно было бы кое-что возразить. Прежде всего Баварии нельзя было, подобно тому как Саксонии в 1866 году, диктовать условия ее вступления в союз наравне с остальной Германией, так как она является здесь не побежденной, а сопобедительницей. Так же как не было желательно действовать на нее принудительно во время мира, так равно нежелательно давление и теперь, когда она по каким бы то ни было основаниям, во всяком же случае, ввиду сохранения до известной умеренной степени своей самостоятельности, сражалась на нашей стороне, – еще менее можно угрожать ей. А наконец если бы рейхстаг изменил что-либо в договорах, то ландтаги Южной Германии могли бы, в свою очередь, исправить то, что для них неудобно, и, таким образом, переговорам не было бы конца, хотя для присоединения Эльзаса и Лотарингии было бы весьма желательно, чтобы договоры были вскоре окончены.

После десяти часов раздалось около шести быстро следующих друг за другом выстрелов из одного из фортов, а вскоре после того еще несколько. Говорят, что вюртембержцы отлично дрались во время большой вылазки Дюкро, предпринятой им по направлению к Марне; точно так же и саксонцы, которые при этом случае потеряли несколько сот человек пленных. Мы взяли в плен восемьсот французов.

После половины одиннадцатого я сошел вниз к чаю, где сидели Бисмарк-Болен и Гацфельд с тремя фельдъегерями, ожидавшими приказаний шефа. Но он возвратился только полчаса спустя от великого герцога Баденского. Он быстро пишет карандашом письмо командиру 4-го армейского корпуса и отдает его одному из фельдъегерей. Потом он сообщил, что великий герцог только что получил от короля известие, будто наши оставили уже позади себя орлеанский лес и стоят под самым городом. Когда другие удалились вместе с фельдъегерями, я спросил:

– Ваше сиятельство, нельзя ли мне это хорошее известие тотчас же телеграфировать в Лондон?

– Да, можно, – сказал он улыбаясь, – если генеральный штаб только дозволит нам говорить о движении армии.

Потом он читал телеграммы агентства «Рейтер» об известиях с французской стороны. Относительно слова «tardé», вероятно, ошибочно написанного, он заметил:

– Это, должно быть, телеграфировал саксонец, – и, взглянув на меня, он прибавил. – Извините, пожалуйста.

Затем пришли прочие сослуживцы вместе с Абекеном, который был у короля и удостоился чести пить у него чай. Говорили о ноте Горчакова, об Англии, о поездке графа Гольнштейна, о хороших результатах его поездки и об аудиенции графа у короля Вильгельма. Болен сказал:

– В Берлине все вне себя от радости. Завтра будет дан прекрасный спектакль в честь императора; город будет иллюминован, делаются уже грандиозные приготовления – поистине будет волшебное зрелище!

– Да, – заметил шеф, – я полагаю, это окажет хорошее действие и на рейхстаг. Впрочем, очень хорошо со стороны фон Роггенбаха, что он выразил готовность тотчас же отправиться в Берлин. (Для того, чтобы недовольным депутатам проповедовать умеренность.)

Понедельник, 5-го декабря. Очень хорошая погода, очень холодное утро. Утром шеф в постели получает от Бронсара письменное извещение, что третий и девятый армейские корпуса под начальством принца Фридриха Карла одержали большую победу; станция железной дороги и одно из предместий заняты Манштейном, великий герцог Мекленбургский занял западную часть города; нам достались с лишком тридцать пушек и несколько тысяч пленных. И под Амьеном после победоносного сражения наши войска взяли всевозможные военные трофеи, и в том числе девять орудий. Наконец, здесь, под Парижем, французы ушли назад за Марну. Я телеграфировал это по-нашему, и министр на этот раз не находит ничего, чтобы следовало исправить в этой длинной депеше.

Вскоре после этого он снова приказал позвать меня исправить ошибку в баварском деле, так как мысли, выраженные им до сих пор, были несколько иначе поняты. Эту поправку я приказал опустить в сигарный ящик, висевший на стене внизу в канцелярии, вместо письменного ящика. В поправке говорилось приблизительно вот что: «Слух, будто союзный канцлер заключил договоры с южногерманскими государствами в том виде, как они представляются теперь, в надежде, что рейхстаг отменит или только изменит их, лишен всякого основания. Эти договоры в течение декабря должны быть обсуждены и одобрены во всех пунктах, для того чтобы с 1-го января они могли войти в силу. Иначе все останется в неопределенном положении. Если их изменит представительство Северной Германии, то южногерманские ландтаги, в свою очередь, имеют право восстановить их в прежнем виде, и никто, конечно, не может знать, не воспользуются ли они этим правом. Но тогда народу придется еще долго ждать политического единства. («Быть может, с десяток лет, – сказал шеф, – и interim aliquid fit».) И мир тогда не может быть заключен так, как мы желаем. Договоры могут быть неполны, но это может быть исправлено впоследствии мало-помалу посредством рейхстага, с согласия союзного совета и посредством давления общественного мнения и господствующего в народе известного национального настроения. Спешить с этим нечего. Если же такое давление не обнаружится, в таком случае теперешнее положение германских дел представляется, очевидно, желаемым для большинства нации. Люди, проникнутые национальным чувством в Версале, очень заботятся и беспокоятся настроением Берлина относительно этого дела, однако же некоторое утешение представляется в том обстоятельстве, что «Volks-Zeitung» полемизирует против соглашения с Баварией, ибо замечено, что все люди с политическим убеждением отворачиваются вообще от всего того, чту эта газета хвалит и рекомендует, и, наоборот, расположены к тому, чту ею порицается или от чего она предостерегает».

В три часа я пошел гулять с Бухером на лесистые высоты, лежащие к югу от города, откуда я видел город на всем его протяжении. Вскоре после обеда я телеграфировал, согласно сделанному шефу донесению, что в прошлую ночь Орлеан был занят немецкими войсками. В это самое время приходит Л. и сообщает мне, что Бамберг сказал ему, что он, Л., по приказанию союзного канцлера должен передать редакцию газеты «Moniteur Officièl» ему, Бамбергу. Я очень рад, что ему дозволено для своих корреспонденций черпать у нас сведения. Он неоднократно оказывал нам этим хорошие услуги.

За столом, влево от шефа, сидел имперский депутат Бамбергер, который тоже намеревался отправиться в Берлин, для того чтобы действовать там в пользу принятия без изменений договоров с Южной Германией. Кроме него, у министра были в гостях драгунский офицер с желтым воротником, полковник фон Шенк, и лейтенант или ротмистр голубых гусар. Последний – господин с седой головой и усами – некто фон Рохов, убивший на дуэли Гинкельдея. Разговор шел сперва о врачах и их познаниях, и об них шеф высказал не особенно благоприятные мнения. Потом темой разговора сделались договоры, и поведение государей в этом деле признавалось правильным.