Шрифт:
— Вот хорошо было бы! — невольно воскликнула Галинка.
— Знаешь, так хорошо, что… боюсь об этом думать.
Получасом позже они шли знакомой аллеей парка. На Галинке было коричневое, в белую горошинку, платье с тонким кружевным воротничком.
В этот последний вечер, который они проводили вместе здесь, а городе, ставшем родным, ни у Володи, ни у Галинки не было ощущения разлуки навсегда. И если в разговоре нет-нет, да и прорывалась печальная нотка, расставание все же не вызывало чувства тоски: впереди все представлялось лучезарным, как весенний солнечный день.
Галинка в последние полгода стала сдержанней в движениях, каштановые косы обрамляли ее красиво посаженную головку, искрились умом и милым девичьим лукавством карие глаза, а маленький задорный нос придавал лицу выражение независимости, — такая девушка не даст себя в обиду.
Они шли, разговаривая о пустяках, словно ими, этими пустяками, отгоняя невольное беспокойство: будут ли вместе? Сохранят ли то дорогое, что возникло между ними?
— Ты знаешь, — улыбнулась Галинка, — меня в детстве мама вечно кутала, особенно горло. И вот однажды сижу я в кино. Вижу на экране: лыжник взял в ладонь снег, поднес к губам. Я как вскочу и на весь зал: «Дядя, простудишься!»
Володя и слушал, и не слушал Галинку. Смеялся вместе с ней, а думал о своем: «Хорошая… Ну, какая же ты хорошая!» И чтобы заглушить какую-то струнку в душе, сам начинал рассказывать смешное:
— У меня товарищ есть, Шелест, а у него дед-печник, на гнома похож. Кто-то сказал: «Кажется, он плохо слышит». И стали все при встрече с ним в городе кричать в ухо — орут, прямо краснеют от натуги, а он удивляется: «Что за чудо, почему все так кричат?»
Рассказал и сам подумал: «Ничего смешного в этом нет».
Несколько минут они шли молча. Тянуло дымком осенних костров из листьев. Загорались огни в окнах домов. Володя тонкой лозой хлестал себя по голенищу сапога. Галинка задумчиво покусывала маленькие, резко очерченные губы.
— Ты какое-нибудь новое стихотворение написал? — тихо спросила она.
— Написал! — потер лоб Володя.
— Прочитай, — попросила девушка и замедлила шаг.
— Это тебе, — просто сказал Володя и негромко, с чувством начал читать:
В самых дальних тайниках сердечных Сохраню я нежности костер. Краской нестираемой отмечен В памяти наш каждый разговор.Галинка внимательно, слушала, склонив голову. Когда Володя окончил, она, ничего не сказав, пожала ему руку.
Они поднимались по узкой тропинке на ту самую гору, где когда-то — сейчас это казалось давным-давно — Ковалев и Семен давали клятву дружбы. На повороте дороги Володя и Галинка одновременно, словно повинуясь какому-то голосу, повернули лица друг к другу. Губы их оказались рядом, настолько близко, что они почувствовали теплую струю дыхания. И каждый из них подумал одно и то же: «Это на всю жизнь».
Они остановились у обрыва. Внизу, по реке, скользили огни барж, тихо плескалась о берег речная волна, в вечерней прохладе чувствовалась осень.
Девушка доверчиво оперлась на руку Володи. Волосы ее касались его щеки. Они долго стояли молча, ничего иного не желая, полные веры в будущие встречи и счастье.
И такой еще более близкой стала Галинка для Володи. Все, все было в ней особенное, дорогое: и тонкая, нежная шея с завитком волос, и голубоватые белки чистых глаз, и это платье с белым трогательным воротничком, и маленькие чуткие руки.
Пригородный поезд прибыл в лагеря рано утром. Здесь должен быть выпуск.
В десять часов училище выстроилось на празднично украшенном плацу: трепещут на вышках флаги, блестят серебряные трубы оркестра, цветы обрамляют портрет Генералиссимуса Сталина, трибуну, портреты маршалов. Осенняя желтизна уже слегка тронула деревья. По тихой, спокойной реке скользят негреющие лучи солнца.
Вокруг плаца плотная стена гостей — это жители ближних колхозов, рабочие, студенты, вольнонаемные работники училища — сторожа, монтеры, повара, портные. Выпускники стоят отдельной группой, впереди рот.
Предприимчивые колхозные ребята облепили верхушки деревьев на пригорке. Отсюда они видят все как на ладони. Вот вдали показалась машина генерала, остановилась у опушки. Вынесли знамя. Послышалась громкая команда:
— Училище, смирно! Для встречи справа под знамя…
Руки в белых перчатках застыли у козырьков фуражек.
Замерли ряды. Генерал Полуэктов, оставив машину, принял парад у полковника Белова и прошел, здороваясь, вдоль фронта:
— Здравствуйте, товарищи выпускники!