— Здравия желаем, товарищ генерал! — громко раздается в ответ.

Полуэктов поднимается на трибуну к микрофону, читает приказ:

— «…Имена Ковалева Владимира, Суркова Андрея, закончивших училище с золотой медалью, Пашкова Геннадия, закончившего с серебряной медалью, занести на мраморную доску в актовом зале…»

В торжественной тишине выпускники принимают военную присягу — святую клятву верности. К небольшому, покрытому красным сукном столу посередине плаца подходит Савва Братушкии. Он бледен от волнения.

— Я клянусь быть честным, храбрым, дисциплинированным воином, — произносит он сильным голосом.

Семен Гербов принимает присягу вторично в своей жизни. Первый раз это было в тылу врага, в партизанском отряде.

Над застывшими рядами рот несется величавое, идущее из глубины сердец:

— Клянусь… до последнего дыхания быть преданным своему народу, своей Советской Родине и Советскому правительству… не щадя своей крови и самой жизни.

Присяга принята, теперь они настоящие армейцы. Генерал поздравляет их.

Перекатами — от басовитых нот до дискантов малышей — несется извечное, как русская слава, «ура».

У всех торжественное, приподнятое настроение.

Праздничный обед после парада устроили на высокой открытой террасе, выдающейся мысом над рекой.

Юноши пригласили учителей, Зорина, воспитателей, усадили генерала за свой стол. За столом тесновато, но царит сердечность, какая бывает в большой дружной семье, устраивающей сыновьям проводы в дальний путь.

И, как обычно в таких случаях бывает, начались откровения, признания, «разоблачения».

— А помните, — обратился Семен Герасимович к Володе, поглаживая бороду, — я однажды пришел в класс, а на доске написано: «Дано, что Сема лезет в окно. Доказать, долго ли он будет влезать»?

— Это мы… Это мы… — захлебываясь от хохота, объяснял Володя, — не успели стереть…

— А помните, — спрашивает своих соседей немолодой худощавый географ, с высоким шишковатым лбом, — помните, года два назад, перед моим уроком на классной доске кто-то нарисовал ряд пробирок. Каждую из них назвал предметом: одну — физикой, другую — литературой, третью — математикой. Над рисунком общая надпись: «Процент воды». И в каждой из пробирок показан разный уровень этой воды. Выше всех была линия воды у пробирки с надписью «География». Я сделал вид, что не понял рисунка, но критику, признаюсь, принял.

— Увы, рисовал это я, — смиренно признался Павлик Снопков. — Вы простите, по молодости лет. — Павлик скорчил покаянную физиономию.

— Ничего, ничего, — не обижаясь, ответил географ, — зато и ваши ответы, сударь, не лишены были порой одного существенного недостатка. — Учитель многозначительно приподнял бровь. — Когда нетвердо знали урок, вы вдруг вспоминали, что приехали с Украины, и начинали ввертывать «нехай», «мабуть», рассчитывая на снисходительность.

Уличенный Павлик с комическим вздохом сожаления признался и в этом маневре.

Виктор Николаевич Веденкин извлек из полевой сумки тетрадь в слегка пожелтевшей обложке. Передавая Ковалеву, сказал:

— Это ваша работа по истории. Четыре года назад писали. Сохраните как документ роста…

Володя с любопытством стал перелистывать тетрадь.

— Неужели это я писал? — поражаясь, спрашивал он у Веденкина. — Да неужели я?

Ребята начали вспоминать, какими они приехали в училище, свой самый первый день, проведенный здесь.

Андрей явился в валенках, подшитых снизу красной резиной. У Павлика Снопкова на шее был длиннющий клетчатый шарф. Вася Лыков, милый Василек, как сел в час приезда в углу комнаты, на огромный «сидор» — мешок с домашними пирогами и семечками, так и не вставал весь день, воинственно озираясь, — не думает ли кто покуситься на его единоличное добро? Двое подрались из-за железной коробки.

Сейчас ребята вспоминают обо всем этом с внутренним недоумением: неужели еще сравнительно недавно они были такими?

— Это, детки, называется, — с комичной назидательностью воскликнул Павлик, — процессом очеловечения! — Правой рукой он обнял сидящего рядом Геннадия, прошептал на ухо: — Хорошо, что мы вместе едем… Хорошо, друг!

Стали вспоминать день приезда Сергея Павловича в училище, самое первое знакомство в классе.

— Вы нам обещали тогда: «Через три года снова соберемся и скажем: „Мы дружно жили и неплохо работали“». Так и получилось! — воскликнул Андрей.

— Помните, — спросил Володя у Боканова, — года два назад я был у вас дома, а вы задали вопрос: «Вы знаете, Владимир, отрицательные черты своего характера?» Я ответил: «Знаю». Вы на меня вопросительно посмотрели. «Неуравновешен, вспыльчив», — начал я перечислять. «Все?» — «Ну и… грубиян». — «То-то», — сказали вы, а глаза у вас смеются, будто говорят: «А все же я заставил назвать вещи своими именами».