Шрифт:
Училищный сад был задумчиво тихий. Замерли обласканные солнцем деревья, над ними в вышине редкие тучи разметали белесые гривы по голубому небу. Временами ветерок приносил запах невской осенней воды да слышался звон трамваев на Садовой.
Боканову надо было сегодня уезжать — дела в Суворовском не ждали. Еще вчера он успел поговорить с комбатом, с начальником политотдела, просил их писать о курсантах-суворовцах, обещал, что и они, воспитатели, тоже не будут упускать их из виду. Теперь хотелось проститься.
Они остановились возле густых кустов давно отцветшей сирени, сплошной стеной тянувшейся вдоль ограды.
— Ну, дорогие друзья, — невольно волнуясь, сказал Боканов, — желаю вам жить в дружбе, честно трудиться и не забывать наш… свой дом… — Он поцеловал каждого, еще раз сказал: — Не забывайте же! — и быстро пошел к выходу. У ворот оглянулся, поднял руку и шагнул в калитку.
И словно что-то оборвалось в сердце Володи. Он почувствовал себя так сиротливо, неуютно и одиноко, как в первые дни приезда в Суворовское. Тогда ему тоже казалось, что ни за что не привыкнет он к новой обстановке.
Звуки трубы вывели Ковалева из оцепенения. Надо было бежать в роту.
Неделя пролетела быстро, и Ковалев заметил, что от тоскливого чувства одиночества не осталось и следа.
По дороге в Ленинград они думали, что их обязательно объединят всех в одно подразделение, что они будут везде вместе. Но Павлик и Геша оказались в одном подразделении, а Володя и Семен — в другом. И уже появилось «наше отделение», «наш взвод», новые знакомые и друзья. И если теперь иногда они сталкивались друг с другом где-нибудь на лестничной площадке или во дворе, то были несказанно рады этим встречам, старались поскорее рассказать новости, вспомнить о прошлом, но у каждого появились и новые заботы, — они чувствовали, что жизнь стала еще интересней.
В воскресенье, после завтрака, курсанты нового набора выстроились во дворе. Вынесли знамя училища с боевыми орденами, прикрепленными к нему. Заиграл оркестр, и колонна двинулась к Невскому проспекту. Вслед за оркестром несли венок. На его черной ленте золотыми буквами было написано: «Великому прадеду от курсантов-суворовцев».
Впервые шел Владимир под овеянным славой знаменем училища. Под этим знаменем курсанты били Юденича, подавляли кронштадтский мятеж, совершали тысячеверстный рейд к Кимас-озеру, дрались на фронтах Великой Отечественной войны.
Гремел оркестр, звенел и вздрагивал под ногами асфальт, останавливались машины, прохожие, и от этой близости людей, придвинувшихся почти вплотную, ширилось сердце.
Курсанты вошли в распахнутые ворота Александро-Невской лавры, поднявшись по ступенькам, положили венок на плиту с надписью:
ЗДЕСЬ ЛЕЖИТ СУВОРОВ.
В глубокой задумчивости стоял Владимир у могилы. Ему хотелось запомнить каждую царапину на каменной плите, чтобы потом, когда приедет в Суворовское училище, — а он ни секунды не сомневался, что снова побывает там, — рассказать обо всем Артему, Дадико…
«Вот бы проснулся Суворов, — думал он, — и узнал, как чтят его память… И через сто-двести лет так же придут потомки и с благоговением будут стоять здесь, потому что нет большей славы, чем слава честного служения Родине, нет и не может быть…»
ГЛАВА IV
По двору Суворовского училища идут Каменюка и Кошелев. Артем еще более вытянулся, превратился в мускулистого, гибкого подростка. Илья ему — до плеча, его некрасивое, но милое лицо с широким носом, спокойными, словно распахнутыми, глазами яснее слов говорит о добродушии.
— Опять меньше! — восклицает Кошелев с веселым недоумением, — вот чудеса!
— Ты о чем?
— Да, понимаешь, каждый раз, когда я возвращаюсь из отпуска, мне кажется, что все вокруг стало гораздо меньше: двор, плац, эти дубы…
— Закоренелый романтик! — сверкнул темными глазами Артем. — Интересно, — сказал он, помолчав, — что сейчас делает Володя? С ними майор Боканов поехал… Авилка, ко мне на полусогнутых! — вдруг энергично закричал Каменюка, увидев вдали Павлика, и приостановился.
Авилкин, услышав оклик, встрепенулся, побежал навстречу друзьям.
— Здра-ав-ствуй, со-ол-нышко ты, со-олнце ясное! — встретил его песенкой Илюша.
Авилкин начал радостно тискать руки товарищей.
— Поздравьте, — затараторил он, — заработал в колхозе сорок трудодней… бабушке отдал…
Лицо у него, как розовый шарик, немного лоснится, играет ямочками.
— Да, братцы! Знаете новый марш «Пехотинцы»?
— Знаем, знаем, — грубовато прервал его Артем, — хватит тебе!