— Уже и поговорить нельзя, — хотел обидеться Павлик, но у него это не получилось.

Они подошли к спортивному городку, где устремились вверх лестницы, застыли шесты и кольца, подставили покорно свои плечи брусья.

— Размяться, что ли? — задорно спрашивает Артем, снимая ремень, и, гибким прыжком подбросив тело, ухватившись за перекладину турника, начинает вытворять на нем кто его знает что: он то крутится, охватив перекладину, словно кольцом, одной ногой, то вдруг, провиснув, с силой взлетает вверх и, перевернувшись в воздухе, снова находит руками опору. Кажется, послушное, сильное тело его резвится, плещется в воздухе, как в воде.

В стороне от турника стоят трое малышат в штатской одежде — они только что появились из-за гаража — и с восхищением любуются смелыми полетами Артема.

Наконец он легко спрыгивает на землю.

— Здорово! Вот бы мне так! — раздается мечтательный голосок.

Илья, Артем и Павлик, как по команде, оглядываются.

— Новобранцы? — покровительственно спрашивает Артем, затягивая ремень. — Как фамилии?

Мальчики неумело вытягиваются и, стараясь изо всех сил, чтобы ответ прозвучал бойко, выкрикивают:

— Федор Атамеев!

— Алексей Скрипкин!

— Петр Самарцев!

Федор — худенький, с цыплячьей шейкой и тонкими руками, Петр — черен, хмур и мрачен, а у вертлявого Алексея лукавые глаза так и стреляют по сторонам. «Второе издание Авилки», — с юмором думает Каменюка.

— Доброе пополнение, — смеется он, — чуть не оглушили!.. Артем Каменюка, — представляется он уже серьезно, — а это Илья Кошелев — спорторг второй роты и затем, — Каменюка делает такой жест рукой, словно ребром протягивает ее для пожатия Авилкину, — скромный, молчаливый Авилкин…

Авилкин медленно опускает голову и важно замирает в этой позе. Потом, что-то вспомнив, поспешно говорит:

— Прошу прощенья, мильон дел! — и исчезает.

— Скажите… — начинает Федя.

— Говори мне «ты». Мы ж не на службе, — прерывает его Артем.

— Скажи, пожалуйста, — зачарованно смотрит на него Федя, — а мы пото-ом… пото-ом научимся? Вот так, на турнике?

— Конечно!

— Можно мне подтянуться? — робко спрашивает мальчик, глядя на высокий турник.

Рассмеявшись, Артем подхватывает Федю подмышки и легко поднимает. Мальчик, судорожно вцепившись в перекладину, беспомощно повисает на тонких руках. Вид у него такой обреченный, будто ему предстоит вот так покорно висеть очень долго.

— Да ты смелей, смелей! — подбадривает Каменюка.

— Ну, подтягивайся же! — подходит ближе и Кошелев. Но Федя словно одеревенел.

— И долго, товарищ, вы будете так висеть? — насмешливо осведомляется снова появившийся Авилкин.

— Падаю! — жалобно вскрикивает Федя и разжимает руки, но его вовремя подхватывает Илья.

— Могучий резерв! — саркастически бросает Авилкин.

Петя Самарцев, до сих пор тихо стоявший в стороне, услышав язвительную реплику Авилкина, вдруг сердито засопел, одернул рубашку и решительно подошел к турнику.

— А ну, я! — сказал он. — Нет, сам… — Петя отстранил руку Ильи, но допрыгнуть до перекладины не смог, поэтому, обхватив боковую штангу и быстро перебирая ногами, докарабкался до перекладины, перехватил ее так, что она прошла у него под коленами, и повис вниз головой. Затем, бесстрашно раскачавшись, он оторвался от турника и с тяжелым стуком спрыгнул на землю на обе ноги. С трудом удержавшись, чтобы не упасть, он повернул к Павлику сердитое, вспотевшее лицо и сказал:

— Вот! Резерв… — несколько раз провел рукой сзади, по брюкам, как бы стряхивая с них что-то, и, ни на кого не глядя, пошел прочь от турника.

Боканов, возвращаясь из Ленинграда самолетом, рассеянно смотрел на селения, сверху похожие на миниатюрный полигон с игрушечными домиками. Сергей Павлович был еще со своими курсантами, видел Гербова, натирающего пол, Ковалева в ружейном парке, хмурился, вспоминая Пашкова.

«Наивно было бы предполагать, — думал он, — что если ты добился какого-то, даже значительного результата в воспитании, то можно победу свою считать окончательной».

Как-то Зорин сказал на партийном собрании: «Вот вы как будто и перевоспитали эгоиста или хулигана, все идет как нельзя лучше, окружающие не нарадуются метаморфозе. Но не советую самообольщаться, будьте лучше начеку. Срывы не только еще возможны, но скорее всего непременно повторятся. Их, правда, уже легче ликвидировать, потому что они имеют не такие прочные корни, как прежде, да и нечем питаться долго этим корням, однако „грехопадения“ будут, и неверно полагать, что это признак твоего провала или бессилия. Ты преодолел в Авилкине трусость, но, увы, вдруг обнаружил в нем хвастовство — родную сестру трусости…»