— Ну, иди…

На следующий вечер Боканов сам позвал Самарцева и, когда тот пришел в ротную канцелярию, мягко предложил:

— Садись, Петя.

Мальчик продолжал стоять.

— Садись же! — повторил приглашение Боканов.

Самарцев неохотно сел. В комнате было так тихо, что слышалось тиканье карманных часов офицера.

— Ты, Петя, когда в деревне жил — рыбу удил? В лес ходил? — спросил Боканов.

— В лес ходил, — скупо ответил Петя, не поднимая глаз.

— Что же там делал?

— Птиц ловил…

— Вот оно что! А ну, расскажи, как?

Тень оживления прошла по лицу Самарцева, глаза его радостно засветились. В голосе воспитателя было столько заинтересованности и душевности, что мальчик, невольно поддавшись ей, начал — сначала медленно, словно преодолевая внутреннее сопротивление, а потом все увлеченнее — рассказывать о сетках, приманках, птичьих повадках.

— Дятел делает гнездо для птенцов, как деревянный горшок… Оттого у них, пока маленькие, на пятках мозоли.

— Вот не думал! — воскликнул майор.

— О-о-о! — увлекаясь все больше, продолжал Самарцев. — Знаете, какие они умные! Галстушник… увидит ворону и сразу заковыляет, заковыляет, будто он хромой… Птица детей своих узнает!

— Не может быть! — недоверчиво посмотрел Боканов.

— Может! — Петя всем телом подался к майору, лицо его стало детски-открытым. — Узнает! Я курице подложил воронье яйцо. Вороненок-то вылупился, рот, глупой, раззевает-раззевает, а наседка клювом р-раз его! — и убила.

Уже улеглись спать в роте, и дан сигнал отбоя, а Боканов продолжал слушать рассказы Пети.

— Очень все это интересно! — с уважением сказал он наконец, — но спать идти все же надо.

Мальчик встал. Радостное оживление еще не сошло с его лица, будто он только что побывал в родной деревне, продирался сквозь лесную чащу, подсвистывал птицам.

— Я тебя вот о чем, Петя, попрошу: расскажи ты об этом всем в отделении.

Самарцев сразу поник, помрачнел.

— Так засмеют… Неловкий я в речи, — с горечью сказал он.

— Не засмеют! Только спасибо скажут, вот посмотришь. Ну иди, спокойной ночи…

И когда за мальчиком закрылась дверь, подумал: «Надо познакомить его с Гурыбой. Максим тоже великий знаток всех этих тонкостей».

Утром, передавая свой разговор с Самарцевым майору Васнецову, Боканов попросил его:

— Вы уж помогите ему план рассказа составить, поддержите в классе.

Васнецов обрадовался. Потирая ладонью бритую голову, пообещал:

— Поддержу, поддержу, за этим остановки не будет!

После уроков Васнецов подозвал Петю. Самарцев опять начал мрачно отказываться:

— Засмеют… — Но на этот раз отказ звучал не так решительно, как тогда, когда он говорил с Бокановым: правду сказать, Пете уже и самому хотелось испытать свои силы.

В конце недели, на уроке развития речи, когда составляли устные рассказы, Васнецов, словно бы между прочим, вызвал Петю.

— А вы, суворовец Самарцев, расскажите нам что-нибудь о лесной жизни.

Самарцев поднялся с парты, подошел к столу учителя, несмелым, стесненным голосом сказал:

— Я о ловле птиц расскажу… — и хмуро поглядел на хихикнувшего Скрипкина.

Тот скорчил ехидную гримасу, обернулся назад, как бы призывая всех в свидетели: «Послушайте, послушайте, наш-то говорун вас развлечет: „о-о-о…“ — Скрипкин, намекая на оканье Пети, беззвучно зашевелил губами, сложив их в форме буквы „о“».

— Утром, — начал робко Петя, — только солнышко взойдет, пойдешь в лес… и вдруг дрозд: «тикс-тикс-тикс»… Это, значит, на земле опасность почуял, встревожился… потому что если сверху что заметит, так он протяжно так делает: «си-и-и».

Чем дальше Самарцев рассказывал, тем больше, увлекаясь, смелел и теперь, прямо глядя на притихшего Скрипкина, спрашивал:

— А кукушонок на какой день из яйца выходит?

И сам же отвечал:

— А на тринадцатый!

Класс начал смотреть на Самарцева с интересом и невольным уважением, словно не узнавая его и дивясь, и во взглядах ребят, обращенных к учителю, можно было прочитать: «Видали, какой? А вы думали — никуда не годится».

Офицер похвалил Петю, поставил ему в журнал пятерку и, обращаясь к классу, но глядя на одного Скрипкина, сказал: