— Да? — спрашиваю я его сурово.

Он вскочил, говорит прерывающимся голосом:

— Товарищ майор… Обещаю… никогда в жизни… на уроках истории не буду посторонние книги… Вот посмотрите!..

— Ну что ж, — говорю, — я верю вам…

Офицеры посмеялись.

— Не снять ли Скрипкина с начальствующего поста? — спросил Боканов.

— Нет, нет, — заступился Веденкин, — он живой, исполнительный… Оставьте его, обтешем. И потом… гм… гм… он мне вчера документ передал, правда, дело секретное, ну, да вы человек не посторонний и военные тайны хранить умеете.

Виктор Николаевич протянул Боканову лист, вырванный из ученической тетради.

— «АКТ», — был написан заголовок красным карандашом сверху листа. — «СЕКРЕТНО». «Я суворовец Скрипкин, — прочитал Боканов, — обещаю в эту неделю искоренить все свои глубокие недостатки. За все проступки прошу наказывать меня высшей мерой».

И подпись: «Старший отделения Скрипкин».

— Ничего не скажешь, — сломленный такой самокритичностью, почтительно произнес Боканов, возвращая «акт» историку, и вдруг заметил метрах в тридцати от себя Авилкина с расстегнутым воротничком гимнастерки. Как у всех училищных модников, гимнастерка у него была так вытянута из-под ремня внапуск, что нижний край ее почти не виднелся.

— Суворовец Авилкин! — позвал Боканов.

Павлик, тотчас застегнув воротничок, одернул гимнастерку и быстро подошел к офицерам.

«Ведь знает же, негодник, в чем дело», — недовольно подумал Боканов, а вслух сказал:

— Поручаю вам взять себе в помощь двух суворовцев пятой роты и до пятнадцати часов следить на территории двора за соблюдением суворовцами формы одежды.

В смышленых глазах Авилкина отразилась догадка.

— Слушаюсь. Разрешите идти?

— Вот так-то, — внимательно посмотрел на юношу Боканов, — уставы любят, когда их выполняют. Идите!

Авилкин приложил руку к фуражке, лихо повернулся и пошел к группе суворовцев, стоящих у футбольного стадиона.

— Щеголь! — улыбнулся Веденкин. — На уроке нет-нет, да и достанет зеркальце, посмотрится.

— Что и говорить, красавец мужчина!

— Вы с ним не шутите: он для нашего журнала перевел рассказ с английского.

— Однако!

— Вот вам и однако!

Боканов собрал своих суворовцев в ротной комнате отдыха после обеда. Малыши, чинно рассевшись на стульях, выжидательно посматривали на воспитателя. Он обвел их ряды внимательным взглядом. Вспомнил, как несколько лет назад впервые вошел в класс Суворовского училища.

Сейчас они не казались уже Сергею Павловичу одинаковыми: нахохлившись, сидел Самарцев; словно на раскаленных углях — Алеша Скрипкин; по глазам Феди Атамеева ясно можно было определить, что это старательный и честный мальчик. Худенький, бледнолицый, он, когда надо было что-нибудь записать, так низко склонял над бумагой голову, что, казалось, прислушивается. «Надо отучить его от этой привычки», — подумал майор.

— Товарищи суворовцы, — начал он, — в этом году впервые наши воспитанники уехали в офицерские училища. Портреты лучших из них висят у нас на Доске почета в актовом зале. Мы сейчас пойдем туда. Я расскажу вам об этих суворовцах, которыми все мы гордимся. Уверен: многие из вас тоже закончат наше училище с золотыми и серебряными медалями…

В открытое окно проник луч солнца, притаился у ножки стола. Тихо проскрипел чей-то стул, и снова наступила сосредоточенная тишина, только за дверью слышно было позвякивание ключей в руках старшины Привалова.

— И в этой комнате, — продолжал майор, — в военном уголке вы видите мишень лучшего стрелка училища — Володи Ковалева. Генерал наградил его именными часами.

Все, как по команде, повернули головы в сторону военного уголка и стали почтительно рассматривать мишень с пробоинами в «десятке».

— Если вы хотите, — предложил Боканов, — мы будем переписываться с курсантами — нашими выпускниками.

— Хотим! — радостным хором ответили все.

— Решено! Только не надо хором отвечать, у нас ведь не новгородское вече. Людям военным так не пристало… А теперь пойдемте-ка в актовый зал, к Доске почета.

Из актового зала малыши, возбужденные, возвращались к себе в роту без строя.

— Вот с кого надо пример брать! — говорил Федя, мелкими шажками идя между Скрипкиным и Самарцевым. А про себя подумал: «Только я таким никогда не буду, куда мне! Скрипкин хотя и вредный, а правильно говорит, что я размазня». Он печально вздохнул.

— Здорово, — громко восторгался Скрипкин, — кто с золотой медалью окончил, того фамилия на Доске золотыми буквами написана, а кто с серебряной — буковки серебряные!