— А ты откуда узнал? — почтительно спросил Павлик, набивая вещевой мешок сухарями.

— Старый солдат! — усмехнулся Каменюка. — Ну, ладно, скажу: командир роты собирал офицеров? Собирал! На кухню запас круп привезли? Привезли! Думать надо!.. — назидательно закончил он.

— Порядочек! — воскликнул Павлик, накручивая нитку на иголку, спрятанную под клеенкой фуражки.

Первые лучи солнца, заскользили по небу, когда сигналист разорвал тишину будоражащими звуками трубы.

И сразу все пришло в движенье. Скатку — через плечо, гранатные сумки и лопаты — к поясу. Что еще? Противогаз! Карабин! И бегом — из палатки.

— Первая рота — становись!

— Связные ко мне!

Капитан Беседа подзывает к себе Дадико.

— Сделайте несколько подскоков, — приказывает офицер.

Дадико, недоумевая, исполняет приказание. Лопата со звоном ударяется о приклад карабина, что-то дребезжит в мешке.

— Кто же так подгоняет снаряжение? — укоризненно спрашивает капитан.

Андрей Сурков в это время настойчиво бубнит в трубку полевого телефона, прикрывая ее ладонью:

— Рымник, Рымник, я Измаил. Проверка телефона, Рымник…

Роты вышли из лагеря.

За плечами суворовцев — полная выкладка, в самодельных планшетах, перетянутых красными резинками, топографические карты.

На большом привале задымила походная кухня. К ней на коне подъехал генерал, легко соскочил на землю. Братушкин и Снопков оторопело вытянулись.

— Чем бойцов кормить будете? — деловито спросил Полуэктов.

— Кашей с мясом, раскладка четыреста граммов, — в один голос доложили повара.

— Ну-ну, попробуем, — промолвил генерал, зачерпнув ложкой из котелка, поданного ему.

Савва и Павлик напряженно проследили путь ложки и с облегчением вздохнули, когда Полуэктов сказал:

— Добрая каша!

Ночью конная разведка, возглавляемая капитаном Зинченко, выследила и захватила «неприятельскую» кухню. Трофеи — копченую колбасу и кашу — доставили в свой «батальон». Кашу милостиво возвратили противнику.

Отличился как разведчик Павлик Снопков. Он где-то на селе раздобыл женскую одежду, нарядился в нее, покрыл лицо белилами, какими обычно оберегают деревенские женщины лицо от загара, низко надвинул на лоб косынку и превратился в молоденькую миловидную колхозницу. Павлик пробрался в хату, где заседал штаб «противника», разузнал все его планы и благополучно вернулся в свое подразделение.

Из похода возвращались цепью, по одному, сначала степной тропой, потом узкой горной тропинкой. До лагерей оставалось километров восемь.

Жара стояла такая, что воздух казался раскаленным. Мокрая гимнастерка прилипала к телу, нестерпимо ныло плечо от ремня карабина. Мешало все: скатка, лопата, пустая фляга, подсумок. Пересыхало во рту. Пот непрерывно струился по щекам. А солнце припекало все сильнее. Не шелохнется листва, одуряюще однообразный стрекот кузнечиков преследовал, как кошмар.

Но вот, наконец, привал у ключа. Подбежать к нему, подставить пересохшие губы и пить, пить… Пашков первым рванулся вперед. Володя предостерегающе крикнул:

— Не пей! После хуже будет!

Хотел остановить Геннадия и Боканов, но раздумал: пусть сами убедятся, что пить нельзя.

Геннадий надолго прильнул к воде. За ним выстраивалась целая очередь жаждущих. Володя, проверяя себя, сел неподалеку от ключа. Глаза, не отрываясь, смотрели на пьющих. Ну, что стоит встать сейчас, подойти, нагнуться, набрать в пригоршни чудесной холодной воды… Кому нужно это самоистязание? Но настойчивый голос требовал: «Не смей! Потеряешь силы, не дойдешь до лагеря».

Двинулись дальше. Кто пил — теперь еще более изнывал от жары, истекал потом. Геннадий едва плелся, мысленно проклиная свою невыдержанность, но когда Володя, протянул руку к его карабину, предложил: «Давай понесу немного», Пашков оскорбленно отпрянул, подбодрился:

— Выдумал… Я сам!

Вдали показались лагерные палатки. Боканов подождал, пока все подтянутся. Выстроил колонной. Оглядывая ряды своего взвода, скупо похвалил.

— Задание выполнили хорошо. Возвращаемся на три часа раньше срока. Запевала, песню! — неожиданно крикнул он.