Пусть Вас всегда хранит Господне благословение. Будьте счастливы, дети мои. С Господом в душе Вы одолеете все трудности и всё превозможете.

И он – широко и степенно осенил их крестным знамением и поцеловал, поочерёдно, в щёки и в лоб.

***

Неизведанное, неведомое им обоим чувство заполонило души Алексея и Марии.

Они – муж и жена!

Они теперь, навек, принадлежат друг другу.

И в счастье, и в горе, в беде и в радости – они единое целое, нерасторжимое.

Господь, в эту их первую в жизни ночь, распростёр над ними свои охранительные крыла.

Оставим и мы их только вдвоём, под Господним попечительством.

***

ГЛАВА IV. ОПАЛА

Самое страшное – не вверять

достойного дела тому,

кто этого заслуживает.

Источаются от этого его силы,

и он не может явить Отечеству

и людям того,

для чего его Господь

и привёл в этот мир.

И. Владиславлев

Свой сорок второй год встретил Алексей Каледин в кругу семьи и друзей.

Двадцать один год службы, а чего он достиг?

Почти десять лет отходил в так легко достигнутом чине есаула, монаршей милостью ему пожалованном в далёкой юности, и вот уже десять лет – войсковой старшина, в одной и той же роли заместителя командира полка.

Честолюбие не давало покоя. Он прекрасно понимал, войдя уже в мужскую зрелость, что способен на большее, но десять лет его мурыжил и держал в узде самодурства Троекуров, корпусной командир, а не стало того – новое поветрие началось на Руси – все, сколь-нибудь значимые роли занимали остзейские бароны, почему-то так близкие сердцу государя.

И очередным начальником дивизии, после милейшего и умного Кошелева, был назначен генерал Остерман, а корпус вверен под начало генерал-лейтенанту Дицу.

Живая жизнь умирала. Всё вытесняла тупая муштра, вернулись зуботычины нижним чинам от разопсевших барончиков, которые кишмя кишели повсюду – в штабах, в руководстве частей.

Единственное, что спасало Каледина – его побаивались. Его выверенным аргументам, компетенции не мог никто ничего противопоставить.

Поэтому в его полк, а командира, тоже из обрусевших немцев, он почти не видел, никто из чинов штаба дивизии и корпуса не совался, но и ему не давали ни простора, ни слова даже на проводимых советах и совещаниях.

Остерман, на все его предложения, отделывался одной фразой:

– Вся русская армия идёт не в ногу, а вот один войсковой старшина Каледин – в ногу.

И завершал всё нудной и противной фразой, которая неизменно звучала в его устах:

– Извольте, э… батенька, соблюдать высочайше установленные инструкции.

И разговор на этом заканчивался.

А вскоре Алексей Максимович вообще перестал нарушать спокойствие начальства, чему то было неслыханно радо. Замкнулся и ушёл в себя. В свои тяжёлые и неприкаянные мысли.

Тяжело он пережил и невосполнимую утрату в этот период. Ушёл из жизни отец, его наставник и самый большой друг, человек, пред которым он преклонялся.

Ушёл, слава Богу, легко, как и жил. Вышел утром на подворье, подошёл к коню, взял его за недоуздок, поднял руку, чтобы потрепать по шее, да и рухнул, без единого возгласа, на землю.

Такую смерть Господь даёт лишь праведникам. И об этом на его похоронах говорил приходской священник.

Алексей, проводив отца в последний путь, оставил на хозяйстве Дуняшку с мужем, вверив им всё имение в полное распоряжение.

Потребовал, строго, лишь одного, чтобы до своего смертного часа, уже немощный и незрячий почти, дедуня Степан, ни в чём не знал отказа.

– Алексей Максимович, за это не переживайте, – ответила со слезами на глазах Дуняшка. – Он ведь и мне – заместо отца родного. Так что будьте спокойны. Догляд будет самый что ни на есть дочерний.

Алексей взял из отцовского дома лишь символы доблести и чести – оружие дедов-прадедов, да милые отцовские безделушки, которые хранил, затем, пожизненно.