Куропаткин крепко пожал руку Каледину:

– Тогда уж позвольте заключить, Алексей Максимович:

России не позволят выйти из этой войны. Завершится она позором, её ввяжут в новую, ещё более страшную, в которой уже не устоит и сам государственный строй.

Вы скажете – откуда такие пророчества? Нет, Алексей Максимович, я не хиромант, гадалок не признаю. Я просто внимательно читаю материалы печати, и в ней, с изумлением, нахожу, что банкир Шиффен, отказавший в кредитах Государю и финансирующий войну Японии, именно о таком раскладе мировых сил и их целях пишет.

Куропаткин энергично встал из-за стола, взял газету, где какая-то статья была подчёркнута красным карандашом, и, остановившись возле Каледина, прочитал ему некоторые выдержки:

«Мы не простим России векового закабаления еврейства и гонений на евреев. Мы будем вредить ей, где это представится возможным, подрывая и изматывая её силы.

Завершив один военный поход, мы будем готовить и финансировать другой. И так, до того предела, когда этот оплот славянства, ненавистный нам как по религиозным мотивам, так и как носитель духа бунтарства и свободомыслия, культивирующий идею пан-славянизма, не падёт под нашими ударами.

В России нас интересует лишь одно – её недра, её необозримые просторы, её богатства.

И мы завладеем ими, если наберёмся терпения и будем слаженно вести работу как извне, так и внутри страны, через наших ставленников и единомышленников».

– Вот, Алексей Максимович, программа и цель сил, враждебных России.

А война с Японией – лишь горькая частность, лишь одно ничтожное звено в цепи грозных нарастающих событий.

Но если это звено лопнет, государственный корабль полетит в стремнину, в пропасть.

Я предупреждал Государя, сколько ему отправил личных посланий! – но он не внемлет голосу разума. Старается не замечать надвигающейся бури.

не представлял того, что болезнь зашла так далеко.

И Вы правы, что больна сама Россия, а её болячки, с неотвратимостью, проявляются и в армии.

А это, согласитесь, далеко не лучшая позиция. Лучше с открытыми глазами встретить опасность и предупредить её, нежели дожидаться удара в спину и при этом ничего не делать по своему спасению.

Так что, Алексей Максимович, чашу позора выпью, а там – учительствовать. Больше не хочу ни к какому государственному посту прислоняться. Учить детишек – самое святое дело.

И не знали они оба, что именно так и произойдёт в будущем. Оболганный и несправедливо обвинённый во всех смертных грехах, Куропаткин будет отставлен со всех постов и удалится в родовое имение, где и будет, до 1926 года, учить детей.

Не тронет его ни белая, ни красная, затем, власть.

Белым он, наотрез, откажет в своём участии в их движении, а красные – почитая его за виновника поражения царизма, так же оставят в покое.

И умрёт сельский учитель, полный генерал Куропаткин, герой Туркестанских походов, бывший военный министр, кавалер всех существующих наград империи, в полной безвестности и будет похоронен родителями своих учеников на сельском кладбище Псковской губернии, где его прах покоится и поныне.

А Каледин, после Японской войны, никогда не увенчивал свою грудь орденами, пожалованными ему, высочайше, за реальные подвиги и проявленное мужество в войне с Японией.

Эти ордена жгли ему грудь, а позор и бесчестие, перенесённые государством, он воспринимал как личные.

Он долго осмысливал свой разговор с командующим, делал пометки о собственных выводах, и вскоре в военных журналах появилась серия его статей с разбором причин неудач русского воинства в борьбе с Японией.

Странное дело, все, кто его знал, словно вернулись к тому юношескому выступлению юнкера на военно-научной конференции в далёкие и беспечные лета.

Ибо всё, что он с тревогой отмечал, обнажилось и проявилось в ходе войны ещё в большей степени.

Что, в конечном счёте, и привело Россию к унизительному поражению.

Грозные события, возникшие в народной гуще по всей России, как последствия войны, в которой раскроется полководческий талант Каледина, революционные выступления масс, скоро затмят собой даже военный проигрыш, ибо они приведут Россию к гораздо большим потрясениям, нежели поражение в Японской кампании.

Но до этого надо было ещё дожить.

Слава Богу, что Алексея Максимовича в той войне с японцами судьба хранила, и он, в это время, поняв, что в строю его не ждёт ничего значимого и интересного, решил завершить Академию Генерального штаба.