И человеку легче было умереть, нежели влачить пустое и никчемное существование, не озаряемое смыслом служения Отечеству, родной семье, благословенному народу.

Каледин, видно устал от такой речи, вытер платком лоб и договорил:

– Устранение самодержавия, которое удерживало национальную кичливость и ограниченность, стремление отдельных наций и народов встать над другими, добиться главенства над ними – сегодня дало волю самым дурным и самым страшным проявлениям национализма.

Это разрушит вековые основы существования многонационального государства, даёт волю всему дурному и низменному.

Поэтому повторюсь ещё раз – одна опора и одна надежда у государства – армия. Не станет её – не станет и государства, враг, торжествуя, будет попирать наши святыни.

А далее лишь шаг до уничтожения Отечества. Поэтому я призываю всю армию, весь начальствующий состав – блюсти воинский порядок и хранить свою честь.

Командующим у толпы я не буду никогда. Тогда… лучше смерть.

И если Военный Совет мне доверяет, как командующему, я требую неукоснительного выполнения воинского долга, беспрекословного повиновения приказам командиров и начальников.

Упразднение принципа единоначалия, чинопочитания, воинской чести и ответственности за выполнение воинского долга – путь гибельный, путь в никуда. Он погубит Россию.

Тяжело вздохнул и с болью продолжил:

– Большие беды грядут для Отечества. И я это чувствую. Одной нашей славной 8-й армией всю границу не прикроем. И Германию не разгромим.

Верую, что не мы одни думаем о судьбе Отечества. Остались, я думаю, в России люди чести и долга. Только на них и уповаю.

Прошу Вас, мои боевые друзья, голосовать – кто доверяет мне командование армией, на тех началах, о которых я вам сегодня говорил. Или же, в противном случае – прошу освободить от этой тяжёлой ноши.

После минутного затишья, зал зашумел. Раздались выкрики:

– Господа, господа, другого решения и быть не может.

– Даёшь Каледина!

– Братва, за генералом Калединым – хоть на край света!

И когда начальник штаба армии призвал всех к тишине и попросил проголосовать за полное доверие командующему армией генералу Каледину Алексею Максимовичу, лес рук взметнулся вверх.

Ни один участник Военного Совета не остался в стороне и не проголосовал против.

Будённый отличился и здесь.

Поднялся, оправил гимнастёрку и обратился к Каледину:

– Дозвольте, Ваше Высокопревосходительство?

– Прошу Вас, вахмистр…

Будённый громко, на весь зал, заявил:

– Я так скажу Вам, товарищи мои боевые: верного боевого коня, в бою, на недоумка, не меняют. Иначе – смерть. И я от имени казаков, своих боевых товарищев, заявляю: «Любо генералу Каледину! Веди, Алексей Максимович! Все, как один, пойдём за тобой!»

Слова вахмистра утонули в здравицах. При этом, словно очистительная волна, унесла с собой всё наносное, всё мелкое, зряшное, что разделяло людей разного положения, разных чинов и знаний, убеждений и даже вероисповедания.

Все они, пред своим командующим, были едины, единоверны и единодушны.

И – прекрасны! Их одухотворённые лица, улыбки, объятия, не предвещали, и на миг, тех страшных потрясений, которые, уже навсегда, очень скоро разведут участников этого Военного Совета по разным берегам Тихого Дона, и их боевые шашки, которые досель знали только вражью кровь, обагрятся и братской.

Каледин, не стыдясь слёз счастья, с гордостью смотрел на своих соратников.

Выпестованных и взращённых им во славу Отечества.

Конечно, даже самый воспалённый мозг не мог предугадать всех дальнейших событий.

А они обрушились на Россию, как снежная лавина, ломая и унося за собой всех и всё.

***

Это Военный Совет не остался не замеченным ни военным руководством новой России, ни даже самим вождём Временного правительства.

Особое неистовство и неудовлетворение линией поведения бесстрашного и прямодушного Каледина проявил ставший к этому времени Верховным Главнокомандующим генерал Корнилов.

Хотел бы Корнилов, бездарный и безвестный неудачливый генерал, умудрившийся сдать австрийцам в плен всю свою дивизию, и сам всю почти войну отсидевший там же, в неволе, расправиться с вольнодумством Каледина, да не посмел. Просто устрашился мнения армии, офицерства.

Да и не мог он уже это сделать, так как Алексей Максимович к этому времени был уже ему не подотчётен, так как всенародно был избран Атаманом Всевеликого войска Донского.

Да и былой авторитет у него был слишком высоким во всей армии, как главного героя Брусиловского прорыва.