Шрифт:
— Ага, Касымбек, видишь?! — забормотал Ибрагимбек. — На плохой лошади больше мух.
Опешив, Касымбек только открывал и закрывал рот.
— Ты болен проказой, махау, друг, — продолжал доктор, — а сидишь за общим дастарханом, разносишь заразу.
Слово «махау» прозвучало в комнате, как выстрел, и все сразу же шарахнулись от Касымбека. Кто-то даже взвизгнул: «Дод, бидод! Караул!»
— Да, да, и мой долг врача — сказать об этом во всеуслышание.
Что произошло дальше, Пётр Иванович помнит смутно. Началось нечто дикое. Всё смешалось в возникшей свалке. Касымбек рвался убить проклятого уруса. Хозяин рычал и призывал своих нукеров. Разбили стекло у лампы, и стало почти совсем темно. Запомнилось мелькавшее в хаосе тел, рук, физиономий недоумевающее, старающееся сохранить невозмутимость лицо зятя халифа.
Кажется, не стреляли, выстрелов Пётр Иванович не слышал, но могли и стрелять, потому что немного позже доктора водили к почтенному бородачу, у которого живот оказался простреленным револьверной пулей навылет.
Когда скандал достиг своей кульминационной точки, чья-то железная рука буквально вырвала доктора из рук душившего его Касымбека и вышвырнула на двор в прохладную тьму локайской ночи. Липкие следы пальцев на шее жгли кожу. Бессознательно поплелся Пётр Иванович, стараясь припомнить, где арык. Ему ужасно хотелось помыться, прежде всего помыться, но он плохо ориентировался. Некого было спросить, басмачи около мяхманханы, изнутри которой доносились душераздирающие вопли. В конце двора доктор почти наткнулся на какие-то шушукающиеся тени и невольно воскликнул: «Кто здесь?» В ответ он услышал робкие возгласы, и тени исчезли.
Мягкие женские руки коснулись его груди.
— Вы?.. Спасите меня!
Инстинктивно Петр Иванович (проклятая профессиональная привычка!) осторожно отстранил молодую женщину и, не скрывая радости, тихо пробормотал:
— Осторожно, Жаннат... я соприкасался с прокажённым...
— Ну и что? Чума, проказа! Что мне до них. Вы здесь. Вы меня спасёте.
— Касымбек... — сказал Пётр Иванович только одно слово.
— Что Касымбек? — удивительно просто и безразлично прозвучал голосок Жаннат.
— Он... ведь ты... он держал тебя два месяца и... он...
Жаннат засмеялась.
«Так говорить, так смеяться!» — подумал доктор.
— О, неужели вы думали!
— Господи, — пробормотал поставленный в тупик доктор, — что ты говоришь?
— А... говорю я то, что говорю. Ты боишься, как бы я не была с... прокажённым, но тебе, значит, всё равно, если б он был здоровым... о... как плохо ты обо мне думаешь!..
Снова послышался странный её смешок.
Из бессвязного торопливого рассказа Жаннат Петр Иванович только теперь узнал повесть о том, как она, вызволенная из касымбековского плена Гриневичем, вновь попала в более тяжёлый плен. Едва Гриневич с Шукуром-батраком уплыли на гупсаре, Жаннат почувствовала себя тоскливо и одиноко. Ещё несколько мгновений в мокрых отбелесках факелов можно было разглядеть что-то тёмное.
В темноте, удаляясь, всплески стихли. Теперь только слышался шум неугомонного Вахша да приглушенный рев далекого перепада в Трубе.
Ветер рвал дымное пламя факелов.
Возбуждение прошло, страх сжал сердце. Жаннат испуганно посмотрела вокруг. Лицо старика-паромщика, обращенное к воде, выражало напряжение и любопытство. Встревоженно смотрел, сжимая винтовку, Кузьма, Он напрягал глаза до боли, точно пытаясь пробуравить темноту. Стояли, пряча лица, крестьяне селения Ширгур.
И вдруг раздались поспешные тревожные шаги. Кто-то бежал по тропинке. Хрипло прозвучал возглас:
— Тушите огонь! Скорее!
Зашипели горящие ветви в воде. Никто даже и не спросил, в чём дело.
В темноте послышалось:
— На горе... в селении сам Касымбек... Слушайте. Откуда-то сверху послышались крики, ржание коней.
В безумном страхе бежала Жаннат через ночь, скалы, горы...
Кузьма вёл лошадь под уздцы. Она спотыкалась, скользила, скрежеща подковами о камни.
— Но, дура! — ворчал где-то в темноте Кузьма.
— Тише, — шептал горец, взявшийся вести их через горы.
Перед рассветом Жаннат задремала в седле.
Очнулась она от выстрела.
В серых сумерках Жаннат различила домики кишлака, каких-то всадников, бегущих людей. Кузьма исчез. Жаннат стащили с коня и втолкнули в хижину.
Бородатые угрюмые лица смотрели на неё, сжавшуюся в комок у очага.
— Кто ты такая? — спросил, повидимому, главарь.
— Я... я... — бормотала в ужасе Жаннат.
— Да это касымбековская женщина, я знаю, — сказал кто-то.
— Пусть идёт на женскую половину.