Шрифт:
— Слезай, шут гороховый, приехали. Арестую я тебя, — гаркнул Сухорученко, схватив за повод коня ишана Сеида Музаффара, как раз в тот самый момент, когда тот — запылённый, усталый — въехал по каменистой дороге в кишлак.
— Салям алейкум, командир! — поздоровался невозмутимо Сеид Музаффар. — Забыть твоё лицо можно, а вот громыхание твоего голоса — никак...
— Ба, да это ты, языкатый монах... Переводчик чёртов! — воскликнул совершенно поражённый Сухорученко, узнав в ишане кабадианском дервиша, переводившего ему письмо, найденное у Сулеймана-эфенди. — Попался. Теперь-то я узнаю, откуда ты по-русски знаешь, английская шкура. А ну, слазь!
Ишан кабадианский только расправил пальцами бороду, не торопясь, не теряя достоинства, слез с коня. Да и что мог он сделать, когда живая ограда из бойцов обступила его и немногочисленных мюридов.
— Что бояться нам, у которых совесть чиста! — пробормотал он.
— Обыскать! — скомандовал Сухорученко. И тут же воскликнул: — Ага, и винтовочки-то британские, и револьвер. Порядочек.
У схваченных отобрали оружие и повели их в сад местного бая. Подымаясь по каменным плитам к воротам, Сеид Музаффар вдруг остановился. Он смотрел пронизывающе и страшно на Амирджанова, выдвинувшегося из-за спины красноармейца.
— Кто садится меж двух сёдел, у того зад на земле, — проговорил с ненавистью ишан, — недолго будешь ты обманывать и одних и других.
И он быстро добавил что-то, чего Сухорученко не понял. Амирджанов мгновенно исчез, растворился в сумраке.
— Давай, давай! — зашумел Сухорученко. — Разговорчики отставить. Шухмиться не позволю. В трибунале наговоришься!
Но комэск напрасно торжествовал. Уже через десять минут он стоял на крыше и со злобой, смешанной с удивлением, взирал на бьющееся море чалм и шапок, запрудивших горбатую улочку перед байским домом. В вечернем воздухе стоял стон от угрожающих воплей.
Горцы пришли требовать ишана кабадианского.
Ни к чему не привели попытки успокоить толпу. Трубный глас Сухорученко тонул в нарастающем реве. Ворота сотрясались и качались под напором спин и рук.
Хаджи Акбара, вышедшего к толпе, забросали навозом и камнями.
— Ну и баня! Сбесились они, что ли? — спросил Сухорученко у Амирджанова, спустившись с крыши и зайдя в михманхану, где дымил костер. Лицо Амирджанова так побледнело, что казалось зелёным.
— Убить ишана! Они ворвутся… освободят. Если не убить, он прикажет нас убить. Ох, если убьём его, нас растерзают.
Амирджанов был вне себя от ужаса, он говорил невнятно, неразборчиво, сам не понимая, что говорит.
— Посади ишана на лошадь, окружи солдатами и давай... скачи из кишлака, — выдавливал из себя Хаджи Акбар. Он сам был напуган. Толстые, рябые от угрей щёки его покрылись пятнами.
— Скорее! — взвизгнул Амирджанов. — Они сломают ворота. Дайте команду расстрелять. Разрешаю именем Республики. Мой мандат...
— Иди ты к... — грубо сказал Сухорученко. Как всегда, опасность сделала его рассудительным. — Твой мандат мне сейчас ни к чему, бумажка!
— Что? Теперь вы, командир, отвечаете за него. Если упустите, то...
— Договаривай!
Он так сказал, что Амирджанов отшатнулся.
Но рёв в кишлаке нарастал.
Вдруг Сухорученко вспомнил. Лихорадочно порывшись в кармашке гимнастерки, он достал слежавшуюся замусоленную бумагу и сунул под нос Хаджи Акбару:
— Читай!
Уже первые строчки заставили толстяка буквально выпучить глаза.
— Здесь... те-те... — зацокал он, — вонючее письмо... оружие... инглизы... золото... ой-ой-ой.
— Перевод давай! — сдавленным голосом, задыхаясь, выдавил из себя Сухорученко.
Но взрыв криков, треск ломающихся досок заставили его выскочить во двор.
— Пали в воздух! Гони их! — скомандовал комэск бойцам, залегшим на крыше и у ворот. Под гром выстрелов он, весь дрожа от злобы, кинулся к низкому помещению в глубине двора. Оттолкнул часового и вскочил в полутёмную каморку. Посреди неё сидел ишан кабадианский. Несмотря на духоту, он зябко кутался в ватный халат. Глаза его взметнулись, и, чёрт побери, мог поклясться Сухорученко, в них метались иронические огоньки.
— Обманывал меня, шпион! Ты шпион, сукин сын! — брызгая слюной, прохрипел командир и помахал перед самым лицом Сеида Музаффара письмом.
Ишан поднял голову и тягуче, с расстановкой проговорил:
— Сплетня унавоживает кичливый ум. Есть китайское правило: на пленника не кричи, пленника не ругай.
В голосе его звучала такая убежденность в своей правоте, что Сухорученко сразу же остыл.
— Зубов не заговаривай, ты, английская морда.
— А ты живого англичанина видел?