Шрифт:
— Больно ты палава жрёшь много, лопнешь... А насчёт того турка, ты к чему?..
— Я считал... те-те... я думал, вы его, командир, знали?
— Ты что? Меня на пушку взять хочешь?
Не нравились Сухорученко лукавые огоньки в глазках-щёлочках Хаджи Акбара. И правильно, что не нравились. Покряхтев, Хаджи Акбар сказал:
— Плохой человек был турок Сулейман, подлец, вероотступник. Правильно его большевики того... те-те... Теперь других предателей ищут... у других допытываются, кто ему помог сбежать.
— Э-э, — возмутился Сухорученко, — не на такого попали, — и неожиданно пропел:
«Не волнуй меня, Маруся,
Не волнуй, тебя прошу.
Я и так уж всю неделю
Разволнованный хожу!»
Почтительно выждав, когда командир закончит своё вокальное упражнение, Хаджи Акбар ухмыльнулся:
— Конечно, я вожак каравана, глупости... но они опасные люди, плохие люди! Играют... мало-мало, с инглизами, плохо играют. Человек, именующий себя Сеидом Музаффаром, совсем не Сеид... совсем не шейх... совсем не Музаффар.
— Ну тебя со всякими твоими попами. Короче давай!
— Он... инглиз.
— Ты откуда знаешь? — Сухорученко всем телом повернулся к собеседнику.
— Знаю, — прыщавое лицо Хаджи Акбара отражало скромное удовлетворение, он понимал, чем можно взять Сухорученко. — Лишь тот, кто обожжётся, знает силу огня. Я всё знаю, на то я и проводник доблестных красных аскеров... В кишлак человек приехал. Мало-мало уполномоченный из Бухары. Всё рассказал. Мандат у него, есть арестовать Сеида Музаффара.
Мандат у уполномоченного оказался по форме. В нём было сказано:
«Именем революции тов. Амирджанов уполномачивается Назиратом Внутренних Дел и Чрезвычайной комиссией по борьбе с контрреволюцией немедленно арестовать и доставить в Бухару человека, именующего себя Сеидом Музаффаром».
Имелось в мандате обращение ко всем командирам воинских частей оказывать содействие уполномоченному Амирджанову в выполнении его ответственного оперативного задания.
Печать, подписи были в порядке.
— Экое падло этот ишан! — разволновался Сухорученко.
Хаджи Акбар и Амирджанов чуть заметно переглянулись.
— Очень опасный, очень хитрый, простым ножиком женский волос вдоль разрежет, — пробубнил толстяк.
— Льщу себя надеждой, что вы мне поможете, — заговорил Амирджанов. — В назирате вы, товарищ Сухорученко, на хорошем счету. Вам можно доверять дело государственной важности.
Шкуру свою Сухорученко считал непробиваемой для лести, а тем более от Амирджанова. Про него ему было известно, что демобилизован он из особого отдела не совсем хорошо, но всё же слова его точно смазали ему всё внутри. Он шумно откашлялся, чтобы скрыть смущение, и громогласно осадил собеседника.
— Ну-ну!
Но Амирджанов с важностью продолжал:
— Позвольте быть откровенным. Ишан или человек, именующий себя ишаном, совсем не ишан. Этот человек... — Амирджанов многозначительно прищурил глазки, — английский шпион, подосланный в Кабадиан вредить Красной Армии. Все басмачи — под его рукой. Получают от него винтовки, деньги.
Сухорученко вскочил.
— Дело вы подсудобили, мое почтение. Он крикнул в дверь:
— Седлать!
Снова Хаджи Акбар переглянулся с Амирджановым, но комэск ничего не заметил. Охотничье возбуждение трясло его.
— Вы собрались ехать? — спросил Амирджанов.
— Да, надо... Съезжу в комендатуру, к Пантелеймону Кондратьевичу.
— Вы что, кошка, которую заставляют плясать для кого-то? — со смешком проговорил Хаджи Акбар, — Пантилимон далеко. Разве такой командир, как вы, сам не может поймать какого-то шакала-ишана? Давайте своих героев, ловить будем.
— Это ещё как? До Кабадиана сколько киселя хлебать.
— Зачем Кабадиан? — проговорил Хаджи Акбар. — Сегодня собака Сеид Музаффар ночует в кишлаке Хазрет-баба в трех сангах отсюда. На рассвете выехал из Акмечети. К вечеру будет молиться на могиле Хазрета.
— Молиться, говоришь?
— Да! Видишь, командир, и плов ем, и дело знаю, — толстяк усмехнулся. И злая же это была усмешка, но Сухорученко опять ничего не заметил.
Что-что, а по части конского состава за эскадроном Сухорученко угнаться было трудно, и двадцать с лишним верст до Хазрет-баба, что лежит среди лысых, сожжённых пламенем солнца круглых холмов у вечно шумящего Кафирнигана, конники проскочили за какие-нибудь три часа. Селение Хазрет-баба оказалось крохотным: дувалы, клетушки, двор мечети, обсаженный урюковыми деревьями байский сад за высокой оградой, груда кирпичей — остатки какого-то надгробного сооружения.