И так еще несколько примет, одна из которых — попа­дание в цель. Попадет иголка в подушечку для иголок на стене, значит, сбудется кое-что, если — нет, значит...

Иголка попала в цель с первого же раза.

Пора было приглашать хозяйку.

— Лида! Все в порядке!

— Я сейчас! — Лидочка почему-то решила переодеть­ся. Она была дома, и больше из дому никуда не собиралась. Но что-то необъяснимое подтолкнуло ее к платяному шка­фу. Лидочка раздумывала минуту-другую, после раздумья сняла с плечиков миленький, в цветочки, сарафанчик, тонко подчеркивавший ее юсиную» талию. С «солнцеклешем» и очень любимый, надеванный всего-то разочка два или три.

— Я сейчас,— повторила Лидочка. И это означало, что ей хотелось выйти к Шурику очень красивой. А если Ли­дочке вдруг этого захотелось, значит, это всерьез.

Шурик снова волей случая оказался у стола, решил присесть.

Скрип стула...

Опять накатило какое-то странное состояние, мучи­тельно что-то напоминало о себе.

Шурик обалдело вставал и садился вновь, повторяя эти странные движения, прислушиваясь не столько к удиви­тельно знакомому скрипу стула, сколько к чему-то, что было внутри самого Шурика, и что вновь так загадочно давало о себе знать и никак не хотело быть признанным памятью Шурика.

Что за чертовщина!

«Чего только в голову не лезет! Дурь какая-то!» — подумал Шурик и решил снова выбросить все это наважде­ние из головы, то, чего эта голова не в состоянии была понять...

У книжных полок Шурик задержался.

По всей видимости эта книжная полочка принадлежала именно самой Лидочке. Судя по книгам, таким как «Алые паруса» Александра Грина, «Накануне» Тургенева — их могла читать только молодая девушка, в данном случае Лидочка. По тому, что читает девушка в своем нежном возрасте, можно попытаться отгадать ее тайны, и особенно тайны сердечные.

Наверное, что-то в этом роде Шурику показалось в Ли­дочке разгаданным, и он вздохнул как-то облегченно и улыбаясь.

— Лида! Знаете, какое мое самое любимое стихотворе­ние у Ярослава Смелякова?

Говорить с девушкой стихами и о стихах — было тради­цией того доброго времени, о котором мы ведем наше повествование.

Это трудно понять сегодня.

В это странно поверить.

Но так ведь было!

Тоненькими и толстыми сборниками современной поэзии зачитывались! Зачитывались допоздна, до пер­вых,— до третьих петухов! Из-за них не спали вовсе по ночам!

Сборники поэзии передавали друг другу почитать на ночь, как нынче какой-то западный бестселлер! Сама со­временная поэзия была тогда бестселлером для молодежи.

Молодежь была удивительной и странной, потому что поэзии внимала и понимала ее. Наверное, ритм самой жизни звучал в поэтических строках для молодых, осмыс-лящих свое бытие выверенным и в муках найденным сло­вом. Сравнением. Метафорой.

На поэтические сходки собирались толпами, заполняли площади и стадионы, как сегодня собираются на...

Нет, боюсь, сегодняшний параллели не найдется, чтобы описать то поэтическое сумасшествие шестидесятых.

Шурику не всегда нравилась вычурность поэзии Жени Евтушенко, но завораживала порой ее затрапезность.

Ему ближе и понятнее был поэт Роберт Рождествен­ский, но быстро надоедал своей назидательностью и граж­данским пафосом.

Его отпугивала в некоторой степени сложность поэзии Беллы Ахмадулиной, но Шурик своим нутром ощущал какое-то колдовство ее звучащего слова.

Он не открыл для себя еще поэта Андрея Вознесенского, но у Шурика еще многое было впереди.

...Когда было трудно — говорили стихами.

Когда было счастливо — говорили стихами.

Когда было скучно либо невмоготу — читали стихи.

Когда читали стихи, значит, однажды, хотя бы раз пробовали писать стихи сами...

Стихи были отзвуком той эпохи. Ее выражением.

— Лида! Знаете, какое мое самое любимое стихотворение у Ярослава Смелякова?

Лидочке нравился поэт Ярослав Смел яков. В его поэзии было столько гражданственности, порой тихо-щемящего чувства. Лидочка с готовностью откликнулась на вопрос-предложение Шурика и даже внутренне встрепенулась: юноша заговорил о стихах! Во всяком случае, в их ситуации, в день знакомства это было очень даже символично и говорило о многом:

— Какое?

У Шурика была хорошая память. Память его просто схватывала на лету однажды увиденное.

Правда, запах цветов на Лидочкином столе и этот скрип стула... В этом случае память странным образом как бы спала.

Да, так вот! Память Шурика была в общем-то в большинстве случаев крепкой. И стихи, которые Шурик читал не спеша, чаще вслух, смакуя ритм и рифму, и вовсе помнились ему если не во множестве, то в пределах широких.

— А вот послушайте.

И Шурик начал декламировать: