такое письмо: «Скажи этому поганому маляру, что если он не перестанет бить мою сестру,

то, ей-богу, пойдет в солдаты» Помню, еще как-то Тарас, обращаясь ко мне в письме,

добавил: «Скажи брату Никите, что ежели будет писать мне, то пусть пишет по-нашему,

иначе и читать не стану, а то мне уже и так эта «московщина» опротивела». Только тогда я

28

понял, как хочется Тарасу хоть изредка обменяться родным словом; с того времени я всегда

писал ему по-нашему.

Не помню точно, когда именно мы познакомились с Тарасом лично: кажется, он дважды

приезжал в Кирилловку, но меня, как назло, оба раза не было дома, ездил в Одессу; хорошо

помню, что, /30/ когда впервые были изданы «Гайдамаки», он прислал мне книгу, надписав:

«Брату Варфоломею Шевченко на заочное знакомство» *.

* Эту книгу «порядочные» люди у меня «зачитали».

Прочитав книгу, я мало что в ней понял, потому что совершенно не знал истории

Украины; я только плакал, читая о страданиях украинского народа да о притеснениях от

евреев и поляков, из-за чего и возникла гайдаматчина. Больше всего мне понравилась

интродукция:

Все йде, все минає — і краю немае...

Я дал прочитать «Гайдамаков» моему хорошему другу (покойному ныне) Якову

Чоповскому, жившему тогда в Звенигородке. Возвращая мне книжку, он попросил меня

разъяснить, о чем в ней речь и что к чему. . Я написал Тарасу, советуя ему не выступать с

такими произведениями; это письмо он отдал Виктору Забеле. Думаю, что это было именно

так, потому что Забела, приехав в Киев, когда мы хоронили Тараса, показал мне это письмо.

Кажется, в 1844 г. Тарас снова приехал в Кирилловку — и прямо ко мне; меня не было дома;

расспросив, где я, Тарас пришел ко мне в главную контору имения Энгельгардта. Войдя в

комнату, где я сидел, Тарас обнял меня, поцеловал и сказал: «Вот тебе и родственник». В то

время мы на самом деле породнились, его брат Осип женился на моей сестре.

Тарас приглашал меня к себе в дом брата Никиты, но, как назло, в то время у меня была

какая-то работа в конторе и я, чтобы оставить ее, должен был спросить разрешения у своего

«начальства». Я не осмелился, а Тарасу было некогда ждать, и он уехал из Кирилловки, так

и не повидавшись больше со мной.

Вскоре, в 1845 году, Тарас снова побывал в Кирилловке, и на этот раз мне

посчастливилось побеседовать с ним. Произошло это накануне престольного праздника

кирилловской церкви, то есть накануне дня Ивана Богослова (26 сентября). Церковный

староста Игнат Бондаренко пригласил нас к себе на мед. День стоял теплый; ясный; у

старосты было многолюдно, и мы, усевшись в саду под яблоней, пустили по кругу мед (про

этот мед Тарас впоследствии вспоминал в одном из своих писем). В это время у старосты

гостил какой-то слепой лирник; Тарас стал просить, чтобы тот спел песни, и начал сам

подпевать ему. Лирник заиграл «казачка»; Тарас подбил женщин и девчат, и пошел пляс!

Как-то раз гуляли мы с Тарасом по саду: он стал декламировать «За горами гори,

хмарами повить..» Я слушал, затаив дыхание, волосы у меня встали дыбом. Я посоветовал

ему, чтобы не слишком «заходив він у хмари». Тарас стал показывать мне какие-то портреты

и говорил, что все это его друзья, что все они договорились трудиться на благо народного

просвещения. Эта работа должна была идти так: каждый из них, соответственно своим

доходам, назначал, какую сумму он будет вкладывать в общественную кассу. Кассой

управляла выборная администрация. Касса должна была расти за счет вкладов и за счет

процентов, и когда станет достаточно велика, тогда из нее будут выдавать тем бедным

людям, которые, окончив гимназию, не имеют возможности идти в университет. Тот, кто /31/

брал это воспомоществование, должен был, окончив университет, служить шесть лет

учителем в селе. Оплату сельским учителям надеялись выхлопотать у казны и господ-

помещиков, а если эта плата будет слишком мала, добавлять из кассы. Я спросил Тараса:

29

каким образом можно будет добиться, чтобы правительство дало разрешение на устройство

школ в селах? Тарас ответил мне, что это сладится очень просто: в казачьих и казенных