Понимаю всё, понимаю. Но вот стучу же по чертовым клавишам.

Может быть, для того стучу, чтобы мне из снов этих бесконечных вырваться?..

Нет, не то всё. Дребедень. Хотел бы только с тобой — чтоб вот только ты и я — мог бы и ночными разговорами ограничиться. На кой хрен тебе этот текст?

А на кой черт вообще все тексты?

Ну да, да: «И руки тянутся к перу, перо к бумаге…» Или как там еще? «Пишешь, потому что не писать не можешь…» Наверно, у кого-то и так. Но здесь-то брехать зачем? Вполне мог бы обойтись, постоянного зуда нет.

Зачем тогда?..

Не знаю, поймешь ли ты там, у себя (если там что-то есть). И уж тем более — поймет ли тот, кто начнет помимо тебя этот опус читать (ежли и впрямь что-то путное выйдет). Все объяснения, все эти прыжки и ужимки — туфта.

Я не хочу тебе врать. И никому врать не хочу. Наврался уже.

Просто, знаешь, действительно, припрет иногда запомнить всю эту круговерть, мыслишки свои куцые сохранить, впечатления свои от всей этой бодяги. Обычное, в общем-то, дело, не меня ж одного, поди, временами тянет.

И что с того? Если и приспичит порой, можно ж сесть, очередную статейку состряпать или, скажем, очередной романчик начать. Ну, — книжка, суперобложка, и всё такое. Только еще один роман мне, боюсь, не потянуть. А что до статей, так это ведь лишь поначалу тянет мир переделать, а со временем сие благородное желание утихает.

Просто нормального разговора хочется — без всяких наворотов книжных, без изысков. С тобой — тем, что запомнил. Пусть не наяву, пусть хотя бы вот так — перед экраном, за клавишами.

Ну, не статья, не роман. Ну, просто письмо, чтоб глаза — в глаза.

Правда, без дураков. Вот так вот попробовать хочется.

А кто там чего удумает, да и бог с ним…

Вечер сейчас. Стол, комп, календарь. (Ага, — «ночь, улица, фонарь, аптека…»)

Декабрь 2012-го.

Может, помнишь — лет тридцать назад сидели мы как-то у Аркашки Бакмана. День рождения, кажется, отмечали или просто так собрались, не суть. Поддавали, естественно, и ты предложил подсчитать, сколько каждому из нас будет, когда двадцать первый век наступит. Подсчитали. Вышло — за полсотни. Страшенная цифра, тогда казалось.

(Тут следует закатить глазки и прошепелявить: «Как быстро время летит!..» Свежая мыслишка, не правда ли?)

Ну вот и наступил этот самый двадцать первый. Чуть-чуть ты его не дождался.

Тогда, в девяносто девятом, много разговоров велось насчет этой даты. «Конец света» и прочая лабуда. Новый год близился, четыре цифры разом на календаре сменялись. Хотя, строго говоря, XXI век не в 2000-м наступал, а в 2001-м.

Обычно ведь какой отсчет ведется: «двадцатые годы», «тридцатые» и так далее. А первые десять лет, стало быть, надлежит именовать «нулевыми». В нашем случае, ежели по науке, — с 2001-го по 2010-й. Но, дабы не занудничать, можно, конечно, и 2000-й прицепить.

Занятное словечко: «нулевые». На «никакие» смахивает.

Отчасти так оно и вышло. Правда, и в «нулевые», как уже сказал, кое-что наприключалось здесь без тебя. Мы ж, братец, тут нынче «с колен поднимаемся» — есть у нас такая кричалка. С каких колен? Ну, с тех, на которые в девяностых годах якобы всех поставили.

Ты на коленях стоял? Я про себя такого вроде не припомню.

В девяностых он — Ельцин — много, конечно, дров наломал. Иллюзий поубавилось, это верно. Про деньги уж не говорю — все, как известно, Гайдар с Чубайсом сперли. Залезли в сберкассы и стырили несметные богатства, что лежали целехоньки, разве что на великие стройки коммунизма чуток потратили.

Девяностые — время несладкое, кто б спорил? Не нам одним с тобой досталось тогда. Всем досталось. А если не всем, то уж большинству точно. Но чтоб вот так — сразу на коленки.

Ты вспомни хоть 91-й: «Свобода, мужики, Свобода!» Жрать, правда, нечего, зато впереди-то, впереди…

Что «впереди» получилось, это тебе известно. Это когда я тебе свои карточки на масло таскал, а ты мне свои — на сигареты.

«Кто виноват?» — любимый вопрос. Ельцин-злодей, Чубайс-зверюга, темные силы, мировая закулиса, Рейган, Запад, ЦРУ — только б сыскать. До сих пор ищем.

Обычная история. «Вот кот. Он сожрал всю сметану…»

Помнишь, я перед самым концом приволок в больницу свою книженцию. Прямо из типографии приволок — тепленькую еще. Назывался сей опус «Кухтик, или История одной аномалии». Не самый великий роман, хотя два издания выдержал, к немалому удивлению автора. Еще немного бы поднапрягся, Толстого бы переплюнул наверняка.

Тебе как раз очередную «химию» делали, слабый ты был совсем. Взял книжку, пролистал, спросил, откуда такое название взялось. Я начал было объяснять, а тут в палату сестра пришла — капельницу менять. Так и не рассказал. Теперь вот, старуху возле магазина встречая, каждый раз вспоминаю этого Кухтика.