Потом во двор вышли мама, папа и сестрёнка, и мы снова, в четыре голоса, звали Недду. На зов никто не пришёл…

Ночью я просыпалась от того, что на меня давило что-то тяжёлое, гнетущее. Медленно до сознания доходило: «Недды нет! Нет! Нет!»

Утром я вышла на улицу. На зов никто не пришёл… Суп, сваренный для Недды, всё ещё стоял в кастрюле на окне. Опустела и затихла квартира. Шаян сидела на табуретке у двери и ждала свою подружку.

Отчаяние, горе, да, безысходное горе охватило меня. Оно было так велико, что казалось — без Недды рушится вся моя жизнь. Но во мне ещё была вера, почти уверенность в том, что моя собака найдётся. Что придёт к своему дому сама или её приведут добрые люди. Я всё время искала её: ехала ли в трамвае или сидела в классе за партой. Однажды, услышав на улице лай, похожий на Неддин, я подбежала к окну прямо посередине урока математики… Но то была вовсе не она.

Мы дали объявление в газету, и от каждого телефонного звонка замирало сердце: «А вдруг?!» Нам звонили часто, спрашивали одно и то же: «У вас пропала собака?» Говорили самое разное, и неправду, но во всё хотелось верить; сколько раз мы ехали и бежали в указанные места и возвращались ни с чем…

Недды не было. И я жила одной лишь единственной мечтой — встретить Недду с другим хозяином, пусть через год или больше… И представляла себе, как она узнает меня, вырвется, бросится ко мне, и мы уже никогда не расстанемся… И мне часто снилось, что Недда наконец нашлась.

Я была уверена, что обязательно узнаю Недду — сколько ни прошло бы лет. На правом её ухе была маленькая рваная отметина, оставленная зубами злой овчарки ещё в то время, когда Недда была жалким, неуклюжим щенком.

Пришла весна, за ней — лето, и мы смирились с нашей потерей. Мы старались не говорить о Недде, но я знала, что постоянно помню о ней не я одна.

Теперь всем нам казалось, что мы не можем жить без собаки. Нам казалось, что если взять собаку, то станет легче; а Недда… Что ж, Недда больше не вернётся… Видно, слишком далеко увезли её люди, укравшие её.

В конце лета мы взяли в клубе первый попавшийся адрес и приехали за щенком. Серые, похожие на волчат, толстолапые щенки понравились нам, и мы выбрали самую энергичную и толстую собачку с чёрной мордой и хвостом-верёвочкой.

Конечно, мы назвали её Неддой. И пусть новая Недда совсем не похожа была на ту, первую Недду, мы сразу привыкли к ней и полюбили её. Шаян с первых дней взяла щенка под своё лениводоброжелательное покровительство.

Мы не ошиблись. Действительно, с появлением новой Недды нам стало немного легче, и мы не так остро ощущали нашу потерю. И всё же, если я встречала на улице чёрную овчарку, всё холодело внутри от волнения и надежды…

Прошло пять лет. Недда выросла в хорошую статную овчарку с серой пушистой шерстью. Правда, никто не называл её красавицей, таких, как она, много гуляло по улицам нашего города. Недда была недоверчивой и злой к чужим. Уж она-то никогда не подходила к людям на улице, но и команды «фас» не любила: предпочитала отступить, огрызаясь, чем броситься на врага, как положено хорошей служебной собаке.

Однажды осенью мы с Неддой пошли на выставку собак. Мы не были её участниками, просто хотелось посмотреть на собак.

Сентябрьский день был ветрен и ярок. Жёлтые берёзовые листья шуршали на асфальте, под ногами людей и лапами собак, которых было вокруг видимо-невидимо: больших и маленьких, обвешанных медалями и без медалей. Громко фыркали курносые, чёрные, лоснящиеся на солнце французские бульдоги; поджимая тугие хвосты, прошли мимо лающих овчарок высокомерные афганские борзые; мрачно и спокойно смотрели на происходящее широкогрудые ротвейлеры; крошечная чихуа-хуа, захваченная всеобщим возбуждением, тонко и визгливо лаяла.

Недда немного робела перед догами и сенбернарами и злобно бросалась на собак молодых и тех, что были меньше её размером. Увлёкшись грызнёй с какой-то овчаркой, она на миг выпустила меня из виду и потеряла среди множества людей. Увидев, как она потерянно, испуганно смотрела вокруг, не находя меня, я сразу позвала её, потрепала за уши:

— Ну что ты, глупая, не теряйся в другой раз!

Среди нескольких овчарок, привязанных к забору и гремящих медалями на бархатных нагрудниках, я увидела одну — большую, чёрную… Я узнала и глаза — ярко-коричневые, добрые. Именно добрые, потому что у овчарок чаще бывают злые глаза. Я увидела прокушенное ухо.

Это была моя исчезнувшая Недда! Онемев, потеряв способность соображать и двигаться, я смотрела на неё.

Да, это была Недда. Взматеревшая, сильная, с еле заметной дымкой седины на морде. Я хотела крикнуть: «Недда!» — и не смогла. Я боялась пошевелиться. Мне казалось, что сейчас она тоже увидит меня и узнает.

Я была счастлива в этот миг. Я всегда верила, что Недда жива. И это чудо оказалось правдой.

Но я так и не позвала её. В мою руку ткнулся доверчиво и вопросительно нос серой Недды, тоже моей, и какое-то болезненно-тоскливое чувство на миг охватило меня. «Может быть, было предательством заводить другую собаку?» — думала я. Ну а теперь я не могла предать эту, другую.