и к губам.

Мой голос есть голос жены, ее крик у

перил на лестнице,

Труп моего мужа несут ко мне, с него

каплет вода, он -

утопленник.

Я понимаю широкие сердца героев,

Нынешнюю храбрость и храбрость

всех времен,

Вот шкипер увидел разбитое судно, в

нем люди, оно без руля,

Смерть в бурю гналась за ним, как

охотник,

Шкипер пустился за судном, не

отставая от него ни на шаг,

днем и ночью верный ему,

И мелом написал на борту:

"Крепитесь, мы вас не покинем".

Как он носился за ними, и лавировал

вслед за ними, и упорно

добивался своего,

Как он спас наконец дрейфовавших

людей,

Что за вид был у исхудалых женщин

в обвисающих платьях,

когда их увозили на шлюпках от

разверстых перед ними

могил,

Что за вид у молчаливых младенцев

со стариковскими лицами,

и у спасенных больных, и у

небритых мужчин

с пересохшими ртами,

Я это глотаю, мне это по вкусу, мне

нравится это, я это впитал

в себя,

Я сам этот шкипер, я страдал вместе с

ними.

Гордое спокойствие мучеников,

Женщина старых времен, уличенная

ведьма, горит на сухом

костре, а дети ее стоят и глядят на

нее,

Загнанный раб, весь в поту,

изнемогший от бега, пал на плетень

отдышаться,

Судороги колют его ноги и шею

иголками, смертоносная дробь

и ружейные пули,

Этот человек - я, и его чувства - мои.

Я - этот загнанный раб, это я от собак

отбиваюсь ногами,

Вся преисподняя следом за мною,

щелкают, щелкают выстрелы,

Я за плетень ухватился, мои струпья

содраны, кровь сочится

и каплет,

Я падаю на камни в бурьян,

Лошади там заупрямились, верховые

кричат, понукают их,

Уши мои - как две раны от этого

крика,

И вот меня бьют с размаху по голове

кнутовищами.

Мучения - это всего лишь одна из

моих одежд,

У раненого я не пытаю о ране, я сам

становлюсь тогда раненым,

Мои синяки багровеют, пока я стою и

смотрю, опираясь

на легкую трость.

Я раздавленный пожарный, у меня

сломаны ребра,

Я был погребен под обломками

рухнувших стен,

Я дышал огнем и дымом, я слышал,

как кричат мои товарищи,

Я слышал, как высоко надо мною

стучали их кирки и лопаты,

Они убрали упавшие балки и

бережно поднимают меня,

И вот я лежу на свежем воздухе,

ночью, в кровавой рубахе,

никто не шумит, чтобы не

тревожить меня.

Я не чувствую боли, я изнемог, но

счастлив,

Бледные, прекрасные лица окружают

меня, медные каски

уже сняты с голов,

Толпа, что стоит на коленях,

тускнеет, когда факелы гаснут.

Отошедшие в прошлое и мертвецы

воскресают,

Они - мой циферблат, они движутся,

как часовые стрелки,

я - часы.

Я - старый артиллерист, я

рассказываю о бомбардировке моего

форта,

Я опять там.

Опять барабанный бой,

Опять атака пушек и мортир,

Опять я прислушиваюсь к ответной

пальбе.

Я сам в этом деле, я вижу и слышу

все:

Вопли, проклятия, рев, крики

радости, когда ядро попало в цель,

Проходят медлительные лазаретные

фуры, оставляя за собой

красный след,

Саперы смотрят, нет ли каких

повреждений, и приводят

в порядок, что можно,

Падение гранаты через

расщепленную крышу, веерообразный

взрыв,

Свист летящих в вышину рук, ног,

голов, дерева, камня, железа.

Опять мой генерал умирает, опять у

него изо рта вырываются

клокочущие хриплые звуки, он

яростно машет рукою

И выдыхает запекшимся горлом:

"Думайте не обо мне. . но об. .

окопах. ."

<>

34