Только бы жил.

– Ваш сын, леди, покорно следовал вашей воле, но противился отцу; странно избирательное послушание. Почему он так хотел поверить в виновность чужого?
– не щадя, спрашивает невидимое создание.

У Кинти на виске бьется жилка, и я чувствую, как жена вздрагивает каждый раз, как очередной сипящий звук, издаваемый Лери, достигает ее слуха. Ужас и облегчение; ядовитая, изматывающая смесь.

– Он...
– сглатывает нервно Кинти, - не любил чужака. Не... признавал это родство.

– Это была ревность?
– слышится прямой вопрос.
– Барраярец занял неподобающе много места в вашем доме?

– Да, - почти шепотом отвечает Кинти, и я поражаюсь собственной слепоте, заставившей меня тогда думать, будто масло и воду можно смешать воедино. Будто мое с Эриком счастье не уязвит семью, а мелкие неурядицы сгладятся временем и привычкой.

– И эту ревность вы с сыном разделяли между собой в полной мере?
– судя по тону, ответа это не требует.
– Леди, вы понимали, чем для вашего сына может обернуться такая ложь?

– Это... не было до конца правдой и не было ложью, - Кинти опускает глаза.
– Лерой видел... похожего. И верил в то, что видел барраярца. Он не осмелился бы сознательно лгать!
– отчаянно и гневно восклицает она, только что почти впрямую обвиненная в том, что поставила своего ребенка и будущее нашей, на глазах распадающейся, семьи под угрозу ради женской мести.

– Ты позволила ему рискнуть собственной жизнью ради того, чтобы барраярца не стало.
– настаивает голос.
– Разве это равноценный обмен?

– Он считал, что да, - дрожащим шепотом отвечает жена.
– Потому что был уверен, что барраярец ведет его отца к гибели.

– И ты полагала, что он прав, - задумчиво констатирует судья.
– Барраярец действительно был опасен?

– Мы пришли каяться лишь в вине Лероя, - с трудом выталкивая слова, говорит Кинти, - но... мой супруг с тех пор изменился странно и дико. Он позабыл нас, он не желает больше Старшинства в клане, не верит ни мне, ни голосу рассудка, и определенно ценит жизнь своего варвара выше всего прочего, раз не остановился перед тем, чтобы потребовать развода.

Под конец она почти кричит, но усилием воли смиряет вспышку гнева и склоняет голову.

– Простите. Я пришла сюда не упрекать своего мужа, но вместе просить милости для нашего сына.

Я сжимаю губы, чтоб не сорваться, и придерживаю Кинти за руку: незаметно для себя самой, увлекшись перечислением накопленных обид, она всем телом подалась вперед и теперь стоит передо мной. Мне наплевать, но суд может счесть это дурным признаком.

– Может быть, - прошу я, - мы поговорим о наших взаимных претензиях потом. Сейчас я присоединяюсь к просьбе. Дайте нам возможность и право ответить за ошибку нашего ребенка.

Из-за занавеса слышится сухой хлопок ладоней, и прислужник - кажется, не тот, что впустил вас в ворота, появляется из боковой двери. Все это происходит так скоро, что я небезосновательно подозреваю: нас ждали. Знали, что случится с Лероем, и были готовы к тому, что клан Эйри на коленях приползет вымаливать его жизнь.

Слуга идет медленно и важно, будто несет чашу, полную воды, и отсутствующее выражение лица оживлено игрой переменчивых бликов. Не радужное сияние ядовитой твари, что впилась зубами в сердце моего ребенка и не желает отпускать - золотистое сияние перьев. Вцепившись когтями в рукав накидки, на руке слуги сидит переливающаяся языками пламени птица. Золотой феникс, символ возрождения. Много ли у Небесных таких чудес?

Холодное пламя люминесценции трепещет, как настоящее, лицо слуги кажется гримасничающим, и хотя я понимаю, что Феникс дарует жизнь, а не кару, ужаса он сейчас вызывает не меньше. Биологические чудеса и опасности - чур меня от них.

Огонь, которого Лери так не хватает, с шелестом взлетает и опускается, блеснув горящими крыльями, на край платформы. Кинти дышит коротко и часто, а я дышать боюсь. Если крик дракона заставляет здорового юношу лишиться сердца, то крик феникса? Оживляет? Заставляет сгореть заживо? Сколько бы я отдал, чтобы моя семья знала об этих чудесах лишь из сказок да легенд былого.

Надсадное дыхание становится тише, тише, обжигающий ужас взвивается во мне, и тут Лери вздыхает совершенно как раньше, как в детстве, когда засыпал после долгого дня - сонно и спокойно.

– Вы запутались и не видите прямой дороги, - сурово выговаривает небесный голос.
– Прямая вина, и смертельная, на вашем сыне, лорд и леди, но не вы ли оба принудили его к этому поступку? В вашей семье смятение и разлад.

В упреке, как в почке связанного чая, таится возможность оставить дыхание сына ровным навсегда, и я вцепляюсь в нее незамедлительно, с поспешностью, что может показаться грубой.