– Твой Эрик очень сдержан, это хорошо, - соглашается Нару.
– Эти перчатки, полувоенный стиль, воротник под самое горло... Довольно необычно смотрится, но его украшает. Вызывающе, однако есть на что взглянуть.

– Хорош, правда?
– вздыхаю я.
– Он мастер загонять себя в жесткие рамки, и хотя они зачастую не гармоничны и непривычны, мне и это кажется до странного привлекательным. Признаюсь, эта чаша сладка, как никогда.

– Потому, что первый глоток был горьким?
– подшучивает Нару.
– Или потому, что сам вкус экзотичен? Мальчик кажется безыскусным, недоверчивым, застенчивым. Внешность у него вполне обычная... если не считать прически. Короткая, как у пятилетнего ребенка. Честное слово, я поймал себя на мысли, что хочется погладить его по голове.

– Она колется, - автоматически отвечаю я, чувствуя, как непроизвольно чешется ладонь.
– Но дело не во внешности.

– А в чем тогда?
– спрашивает Нару серьезно, чуть подавшись ко мне.
– Он страстен?

– И это не главное, - подумав, отвечаю я.
– Главное - я не встречал раньше такого самоотречения ради цели... даже одержимости, пожалуй. И он прям, как стрела - а это ли не достоинство?

– И куда же смотрит эта стрела?
– без особенной тревоги уточняет Нару.
– Хотя из того, что он говорит, ясно одно - он желает остаться с тобою.

– Хм, он и тут вырезан под меня умелой рукой, - замечаю я себе под нос.

Нару привлекает меня поближе и протягивает руку, заправляя выбившуюся из-под заколки прядь волос на место. Знакомый аромат жимолости на секунду окутывает меня теплом и участием.

– Что же, - улыбается он, - будь счастлив, мой мальчик, но помни - любовь вдвойне опасна, если любящие не свободны - от своих долгов или от внешних обстоятельств, не суть важно.

В этом мягком полуобъятии я прикрываю глаза и не отстраняюсь от легкого прикосновения к моей щеке.

***

Темнота сада, разбавленная фосфоресценцией листвы и шевелящимися резными тенями, провожает нас до машины, вежливые прощания остались позади, мягкий толчок мощного двигателя - поехали. Эрик, уставший и молчаливый, сидит рядом, и ощутимо закрыт.

– Ты не обиделся, что мы с милордом поговорили наедине?
– встревожившись этим молчанием, пытаюсь выяснить я.
– Признаться, мы обсуждали тебя. А о чем он говорил с тобою?

– Пытался выяснить, что я хочу... и что меня здесь держит, - после несколько затянувшейся паузы отвечает Эрик.
– Несколько раз серьезно мне напомнил, чтобы я тебе, хм, не навредил. Честно, твой патрон... впечатляющ. Не знаю, насколько впечатлил его я. Ты ведь хотел, чтобы я ему понравился, да?

Неужели я настолько преувеличил в глазах любовника важность этого визита?

– Тебя так беспокоит его мнение?
– осторожно уточняю я.
– Оно для меня важно, но собственное - важней.

– Для меня тоже - твое, - соглашается Эрик.
– Но все мы завязаны в эту... цепочку зависимости. Я ведь правильно понимаю?

– Абсолютно, - подтверждаю я.
– Цепочка, или, скорее, костяная головоломка, такая, из нескольких резных шаров, один в другом.
– Я хочу, чтобы Эрик понял, насколько благодетельно и безвредно такое влияние.
– Покровитель может советовать, поучать и воспитывать, но его власть заканчивается там, где ставит границу младший. Нару желает мне добра, и если для моего благополучия требуешься ты, он не станет оспаривать моих желаний. А у вас разве нет системы покровительства?

– В таком виде нет, - качает головой Эрик.
– Протеже по службе - бывает. А у вас... оно очень личное.

– Так и есть, - кивком сопровождаю я свои слова.
– Пока покровительствуемый еще молод и глуп, патрон обучает его всему - от правильного подбора цветов в одежде до жизненной философии. Помогает найти занятие, протежирует при дворе... словом, оказывает всяческую помощь, "получая взамен удовольствие наблюдать за распускающимся цветком", - выделив голосом, цитирую.
– Это из трактата, пропагандирующего данную систему как единственно верную. Если непонятно, ты спрашивай.

Нет, Эрик молчит, как зашитый, и это настолько нетипично, что даже пугает. Я касаюсь губами его запястья.

– Я вижу, что что-то в Нару тебя беспокоит, но не могу понять, что именно, пока ты мне не объяснишь.

– Я ревную, - признается барраярец просто и неожиданно.

– Ревность здесь не в чести, - удивленно комментирую я, надеясь на Эриково благоразумие.
– Не воспринимай как нотацию, но что в ней проку? У нас она считается попросту неприличной и для человека цивилизованного унизительной.

Барраярец качает головой.

– У нас ревность - как перец в блюде: без него пресно, с его избытком - несъедобно. Когда я увидел, что твой патрон тебя обнимает, то, боюсь, рука с перечницей дрогнула.

Признание дается Эрику нелегко, если судить по чуть наигранному смешку.

– С Нару мы действительно очень близки, тут ты все понял верно, - стараясь смягчить его переживания, отвечаю я.
– Но телесная близость - не главная нота в этом аромате.

Главная или нет, но на лице Эрика отчетливо мелькает тень досады. Неужели мои отношения с Нару могут быть для него мучительны?