– Но ты допросил барраярца как полагается?
– резонно интересуется Нару.
– У тебя в руках свидетель, используй же его мудро.

– Я не успел сделать больше, чем было сделано до меня, - недовольно отмечаю.
– Сначала думал, что его адаптация станет мне подспорьем, теперь его опасно допрашивать вообще, по состоянию здоровья. Но его уже допрашивали, и без особенного успеха, насколько мне известно.

– Допрашивали?
– приподнимает бровь Нару.
– Как любой пленник, твой нежеланный родич должен был пройти через процедуру допроса не раз и не два, и я не верю в его способность противостоять усилиям дознавателей.

– Может быть, до сих пор ему задавали не те вопросы, - потому и не смогли выяснить истины. Не бывает чудес, и один молодой человек не способен удержаться против процедуры, изобретенной для упрямцев и успешно применяемой на всех прочих.
– Не так давно я познакомился с одним полезным в этом смысле человеком, или, точнее, он весьма целенаправленно познакомился со мной.

– Кто таков?
– Нару подливает чая, предчувствуя долгий разговор. Пахнущий жимолостью пар дразнит ноздри, сухие сладкие печенья идеально дополняют горьковатый свежий вкус; сочетание, бодрящее разум.

– Центурий-капитан Торем, - отвечаю я.
– Он неплох на первый взгляд, и, как и я, считает, что парень скрывает множество тайн.

– Неплох, хм, - размышляет Нару.
– Я общался с несколькими достойными людьми из Блюстителей покоя, их можно было узнать сразу, не всматриваясь в грим. Профессиональная деформация; этот из их числа?

– Въедлив, - решаю я, - но вежлив. То, что общение с ним доставляет удовольствие - тоже деформация?

– Но полезная тебе, - успокаивает Нару, касаясь моей ладони. Покровитель - тот же врачеватель душ, он правит недостатки и взращивает достоинства.
– Чем, кроме приязни, отозвалось ваше знакомство?

– Совпадениями, - отвечаю.
– Выводов, в основном, - но, отчасти, и восприятия. Несмотря на то, что моего нового родича уже проверили вдоль и поперек, Торем ему не доверяет, как и я. И вправду: можно проверить то, что у него в документах или в вещах, но не в мыслях. Барраярец остается барраярцем, а это упрямый, скрытный и хитрый народ.

– Ты подозреваешь его даже сейчас, - замечает Нару, - по большому счету, беспомощного. Тому есть причины, кроме дикости его крови и пути, по которому он дошел до твоего дома?

То, до чего он довел мой дом, невольно думаю я. Может быть, это несправедливо, винить кого-то, не имея полных доказательств причастности к бедам, но и я не могу похвалиться святостью духа.

– Тому есть причины, - жестко говорю я, выпрямляясь во внезапно становящемся неудобном кресле.
– Он едва не свернул мне шею в первый же день своего пребывания в доме, и этим «едва» я обязан слабости его намерения, и только. Не говоря уж о побеге. Торем полагает, будто это был превосходный способ огласить свое появление так, что его практически невозможно скрыть. Неопасное повреждение, не грозящее жизни, но совмещенное с большой кровопотерей... в газетах об этом не пишут, но кому захочется узнать - узнает. Но, по-моему, подозрение в симуляции увечий - это слишком: голова у барраярца на самом деле пробита, а позвоночник действительно травмирован.

С первого взгляда может показаться, будто барраярец лжет. Но в чем именно? Будет ли человек, страдающий от боли и желающий это показать, отплясывать в спортзале? Если он симулирует, то очень странным образом.

– Не чрезмерную ли хитрость мы в нем заподозрили?
– размышляю я вслух.
– Ведет он себя, невзирая на пешеходную прогулку, не как симулянт. Желай он преувеличить тяготы своего состояния, не стал бы три часа кряду упражняться, запивая нагрузку алкоголем. Впрочем, именно этот нюанс меня волнует мало; я добился от Торема обещания не предпринимать никаких… непоправимых мер без моего ведома. Хотя он и не был в восторге, но, я полагаю, не станет портить отношений с кланом.

– А ты всерьез опасаешься ситуации, при которой барраярец исчезнет, как дурной сон?
– негромко интересуется Нару, и мне приходится повторить в точности те же слова, что и центурий-капитану несколькими днями ранее:

– Я привык решать дела семьи своими руками и не привык оказываться в положении человека, не знающего о том, что происходит в собственной семье. А в ситуации, когда мой же собственный младший, да будет его посмертие легким, не предупредил меня о подобном камне с неба, я уж тем более не желаю вторично испытать ту же богатую гамму ощущений.

Нару легко вздыхает. Он мало знал Хисоку и не может горевать о нем, как горюю я, но в искусстве сочувствия, делящего боль близкого человека на две равные ноши, ему нет соперников.

– Может быть, мотивы твоего младшего, мальчик мой, и не окажутся подспорьем в этой беде, - замечает он, подливая мне чай. За разговором я и не заметил, как опустошил чашку.
– Но мне, будь я на твоем месте, было бы легче жить, зная о истинных причинах этого союза.

– Я спросил у Торема, - утихомирив подрагивающую руку, сообщаю, - искали ли Блюстители связь между гибелью Хисоки и этим браком.